Чтобы успокоиться, он отправился на кухню и плеснул себе шотландского виски, едва заметно вздрогнув при виде полноразмерного пластмассового черепа цвета слоновой кости, стоявшего в комическом карауле у дверцы бара.

Налил вторую порцию, уже побольше, и забрал ее с собой в кровать.

Несколькими часами позже он не без труда вырвался из кошмара, в котором фигурировали черные прикосновения и объятия.

Отогнав хмельную оторопь, Гибби услышал негромкое, но лихорадочное царапанье. Оно продолжалось какое-то время, потом затихло, потом началось снова. Звук шел откуда-то снизу.

«Вентиляция!» – подумал Гибби. Окна спальни были вполне надежными и почти такими же большими, как в гостиной, но под ними располагались две подвижные алюминиевые планки для циркуляции воздуха. Чуть раздвинь, и образуется щель, куда способно протиснуться небольшое существо. Допустим, крупная мышь.

Лихорадочное царапанье возобновилось, внезапно затихло, и что-то шлепнулось на пол, дробными шажками умчалось под кровать…

И тишина.

Второй раз за ночь Гибби обратился в слух и осязание.

Все равно тишина.

Чертовски неприятно дожидаться утра, замерев во тьме, прислушиваясь и ничего не слыша. Гибби провел остаток ночи именно так.

Когда в спальню просочились проблески рассвета, на какое-то время стало только хуже. В полумраке нетрудно вообразить, как кто-то разгуливает по потолку. Гибби боялся сдвинуть голову даже на миллиметр, но беспрестанно стрелял глазами по углам. Наконец движения глазных яблок обрели гипнотический ритм, и Гибби погрузился в жуткий транс, а из него – в дремоту, вязкую и гнетущую, словно забытье наркомана.

Проснулся столь отупевшим, что сперва выбрался из постели и раздвинул шторы, а уже потом вспомнил, как вырвался из кошмара и не смыкал глаз до самого утра.

Но яркий солнечный свет – первейшее средство против страха. Именно он теперь бил в глаза и озарял все углы спальни. Вскоре Гибби уже спрашивал себя, когда именно кошмар сменился бдением и сменился ли вообще, – быть может, вся ночь была сплошным кошмаром?

Да. Скорее всего, так и было, решил Гибби. Длиннющий кошмар, отчасти в декорациях этой спальни. Гибби усмехнулся, хоть это и стоило ему значительных усилий, зевнул, провел ладонью по лицу и обнаружил, что оно покрыто холодной испариной. Это от облегчения, объяснил он себе, но тут же понял, что ему нездоровится. Он вспомнил, что почти всегда мается по утрам, если вечером рискнул глотнуть крепкого спиртного и не запил чем-нибудь полегче.

Недолго думая, он отправился в ванную. На дне раковины раскорячился изумрудный паук.

Как ни странно, Гибби мигом забыл про недомогание. Он не помнил, как выскочил из ванной, и пришел в себя, только когда распахнул дверцу бара. Она отлетела в сторону с такой силой, что у желтоватого черепа отвалилась челюсть. За ней, изготовившись к прыжку, притаился все тот же паук.

Очнувшись в очередной раз, Гибби понял, что съежился в углу гостиной, что на коленях у него подарочное издание иллюстрированной «Энциклопедии насекомых» и что он стремительно листает большие глянцевые страницы. Он понял, что таким образом стремится что-то себе доказать – доказать научным способом и обрести утешение в этом доказательстве. Перевернув новую страницу, он замер.

Поначалу решил, что перед ним полноразмерное и полноцветное изображение зеленого паука.

Затем подумал: должно быть, совсем недавно кто-то убил в точности такое же насекомое и сунул его меж страниц, чтобы оно хорошенько просушилось.

Изумрудное тело вспучилось над белым глянцевым листом. Дрогнули черные мохнатые лапки.

Гибби отшвырнул книгу в сторону, перед тем попытавшись ее захлопнуть, но непокорный справочник упал страницами вниз, всем своим видом напоминая подвыпившую туристическую палатку.

За окном сверкало солнце. Вот он, путь к спасению. Всего-то и надо, что открыть фрамугу и сигануть головой вниз.

Между собой и окном Гибби увидел черный силуэт телефонного аппарата. Еще один путь к спасению. На подламывающихся ногах он подобрался к телефону, рядом с которым лежала записная книжечка. Крепко взяв ее в обе руки, прижав большими пальцами вертлявые странички, Гибби отыскал номер доктора Бергмана и набрал его дрожавшим с четырехдюймовой амплитудой, а оттого непослушным указательным пальцем. Проквакал секретарше, что ему надо поговорить с доктором, заверил ее, что на проводе действительно Гибсон Монзер, и наконец услышал голос доктора. Поначалу Бергман решил, что его разыгрывают, но сегодня Гибби говорил на редкость убедительно, а посему сумел записаться на срочный прием.

После этого дела перешли в чуть менее кошмарное русло, хотя одеться было непросто – даже с учетом того, что шкаф и ящики комода щедро заливал солнечный свет. Гибби робко тянулся к каждому предмету гардероба, стремительно выдергивал его и надевал лишь после старательных перетряхиваний.

Жизнь стала налаживаться, когда Гибби захлопнул дверь квартиры, а особенно когда вышел на улицу, где по-прежнему подмораживало, но без ветра. Шагать по морозцу оказалось весьма приятно – гораздо приятнее, чем ехать в теплом автомобиле со всеми его укромными уголками и закутками. На обледеневшем тротуаре почти не было прохожих. В первом квартале Гибби встретил только высокого мужчину, столь тщательно утепленного, что его наряд походил на маскировочный костюм, а с ним – ястребинолицего старика с непокрытой головой и в расстегнутом пальто, а также рослую женщину в плаще, похожую на заморскую принцессу; но в тот момент Гибби не заинтересовался этой эпизодической встречей, несмотря на богатые одеяния действующих лиц. (Когда он прошел мимо, Женщина указала на его брючину – там, где заканчивалось пальто, – и Старик улыбнулся.)

В приемной доктора Бергмана было очень жарко и очень тесно из-за множества вульгарных плюшевых кресел, и Гибби чувствовал себя не в своей тарелке, но в смотровом кабинете успокоился, особенно после того, как доктор указал ему на стул – самый обычный деревянный стул, на котором, к вопиющей радости Гибби, не наблюдалось никаких пауков. Доктор Бергман был чуть моложе и чуть деловитее, чем ожидалось. Вместо того чтобы с ходу выслушать жалобы пациента, он продолжительное время распинался о том, что не уверен, стоит ли ему консультировать мистера Монзера, ведь он уже консультирует его супругу, и если начистоту, у него, пожалуй, сложилось предвзятое мнение о Гибби из-за рассказов Моники – в особенности из-за историй о жестоких розыгрышах, которым она то и дело подвергалась стараниями своего супруга.

Но в ответ на его тираду Гибби лишь кивал и пожимал плечами, и когда до психиатра наконец дошло, что к нему явились с самой что ни на есть реальной проблемой, он дал слово пациенту. Отбросив стандартное вступление про возраст и трудное детство без братьев и сестер, Гибби начал с живописания паучьих галлюцинаций и сразу понял, что завладел вниманием доктора Бергмана – причем настолько, что испытал некоторую гордость за оригинальность и драматизм своих видений, хотя, если подумать, в них не было ничего необычного.