Я оглянулся. Хотя вокруг было черно от ледяных солнечных лучей, в призрачном свете я еще достаточно четко видел Франца. Он стоял там, где мы его оставили, и нагибался вперед, словно во что-то напряженно всматриваясь.

– Франц! – громко позвал я, перекрывая жуткие завывания и усиливающийся рев сыпящихся камней. – Франц!

Там, вырастая откуда-то из глубины каньона, прямо перед Францем, башней громоздясь над ним и чуть наклонившись к нему, маячила огромная фигура, будто сотканная из тончайших нитей мерцающей бархатно-черной мглы – мерцал не призрачный свет, мерцала сама тьма, – которая походила на гигантскую раздувшую капюшон кобру, или прикрывшуюся капюшоном мадонну, или огромную многоножку, или колоссальное первобытное изваяние, или на все это вместе, или ни на что вообще.

Я увидел, как серебристые очертания тела Франца начинают крошиться, превращаясь в беспорядочный вихрь белых крупинок. В тот же самый момент темная фигура качнулась вперед, и вокруг него словно сомкнулись колоссальные пальцы, затянутые в черную шелковую перчатку, или закрывающиеся лепестки огромного черного цветка.

С чувством человека, бросающего первую горсть земли на гроб друга, я хрипло каркнул Вики:

– Поехали!

Свечение уже почти полностью растворилось во тьме – дороги почти не было видно, когда «фольксваген» рванулся с места.

Вики выжимала из машины все возможное.

Треск осыпающихся камней становился все громче и громче, заглушая неосязаемый ветер, заглушая шум мотора. Вскоре он превратился в настоящий гром. Я чувствовал, как под движущимися колесами содрогается земля, – эти толчки были ощутимы даже несмотря на то, что машина вовсю подскакивала на ухабах.

Сбоку от каньона перед нами вдруг открылся яркий провал. Мгновение мы неслись словно сквозь напластования густого дыма, потом Вики резко притормозила, мы вывернули на дорогу, и нас чуть не ослепил утренний свет.

Но Вики не остановилась. После поворота она тут же прибавила ходу, и мы помчались дальше по дороге Малого Платанового каньона.

Нигде не было ни единого признака темноты. Гром, который сотрясал землю, затих вдали.

Там, где дорога резко уходила от вершины склона в сторону, Вики свернула к обочине и остановила машину.

Вокруг нас громоздились горы. Солнце еще не поднялось над ними, но небо было уже ярко-синим.

Мы поглядели вниз вдоль склона. На месте сползшей вниз земли осталась обширная впадина. Ее уже не закрывали облака пыли, хотя пыль еще поднималась откуда-то со дна каньона.

Осевший склон тянулся теперь от нас до самого края обрыва сплошной плоскостью, без единого разрыва или бугорка, без единого выдающегося над ровной земляной поверхностью предмета. Абсолютно все унес и похоронил под собой оползень.

Таков был конец Домика-на-Обрыве и Франца Кинцмана.

– Была не была, открою ларец, – решилась Вивиди Шеер, не сводя глаз с уродливого предмета на расшитой золотом и украшенной драгоценными камнями напрестольной пелене. Тем утром известная на весь Малибу красотка была мрачна, как валькирия.

– Не надо. – Мисс Брикер, ее секретарша, вздрогнула. – Вивиди, с того раза, когда вы позволили мне взглянуть в дырочку, я неделю глаз сомкнуть не смогла.

– Подумайте о вашей репутации, – добавил Мори Джендер, пресс-секретарь актрисы. – К тому же мне моя жизнь дорога.

Его взгляд пугливо блуждал по протянувшимся от пола до потолка конференц-зала сумрачным гобеленам, на которых были изображены муки грешников.

– Баронесса, не забывайте о пророческих стихах прусского Нострадамуса, – напомнил доктор Руманеск, семейный маг и астролог. – «Wenn der Kassette-Teufel…» – или в приблизительном переводе: «Если демон покинет ларец, ждет фон Шеера скорый конец».

– Мой прапрапрадед несколько месяцев сопротивлялся демону, – возразила Вивиди Шеер.

– Не забывайте, что его охраняли полполка гусар. И все равно он помер в своем силезском охотничьем домике, несмотря на все их сабли и пистоли, и года не прошло. А восемь гусар, что сторожили его спальню, обезумели от страха.

– Я сильнее его. Мне покорился даже Голливуд! – заявила Вивиди, по-валькирически сверкая голубыми глазами. – Даже если мне останется жить несколько месяцев – да что там, недель, – мое имя не должно сходить с газетных страниц. Вы трое должны это понимать.

– Эй, что тут за сыр-бор? – вопросил Макс Рат, продюсер Вивиди, который появился из-за бесшумно раздвинувшихся, будто по приказу глаз-молний, средневековых гобеленов. Его собственные глаза-бусинки сразу осмотрели ларец – не больше портсигара, с крошечным смотровым отверстием, закрытым мутным стеклом, – после чего задержались на другом предмете, выглядевшем куда более нелепо в псевдоцерковном интерьере: сиреневых напольных весах.

Вивиди уставилась на продюсера. Доктор Руманеск многозначительно развел руками. Мисс Брикер поджала губы. Мори Джендер нервно облизнулся и с неохотой объяснил:

– Вивиди хочет, чтобы ведущие газеты писали о ней ежедневно, без пропусков. А еще она теряет вес.

Макс Рат пригляделся к самой пышной фигуре на всех шести континентах и всех островах мира, включая Ирландию и Бали, – фигуре, прикрытой лишь тонкой шелковой сорочкой.

– Вив, у тебя нормальный вес, – заявил он. – Отними или прибавь немного, все равно останешься лишь в шаге от воздушного совершенства.

Вивиди с сомнением покосилась на свою грудь.

Рат сменил тон:

– А что касается газет, я сам распорядился, чтобы о тебе не писали. Весьма разумно, на мой взгляд. До премьеры «Невесты Бога» осталось четыре месяца, это первый фильм о жизни монахини, который не забросали грязью религиозные и нерелигиозные организации, даже самые захолустные. Пусть так будет и дальше. Когда ты шлялась по флорентийским ночным клубам с Биффом Пароуэном и каталась на гондоле с каким-то коридорным, Папа тебя пожурил, но и только – в черный список «Невесту» не внесли. Но упрек был с намеком, поэтому в ближайший год даже не думай влезать в скандалы и так называемые «безобидные» инциденты. К тому же, Вив, – добавил он панибратски, – журналистов и читателей уже подташнивало, когда они встречали твое имя в газетах. Звезды кино, как богини, должны являться смертным редко, оставаться загадочными и непостижимыми. Не дуйся. Понимаю, это непросто, но Лиз, Джейн и Мэрилин прекрасно обходились без ежедневной шумихи, и ты тоже справишься. Я в этом деле собаку съел. Лучше закинься какой-нибудь дурью, это безопаснее, и эффект длится дольше.

Вивиди, поначалу отвечавшая на нравоучения Рата сердитыми гримасами, теперь надувала щеки и шумно выпускала воздух – так, должно быть, реагировал ее прапрапрадед на ворчание пожилого мажордома.

– Макс, ты болван, – грубо сказала она. – Эта твоя дурь – для нервозных избалованных девочек. А для меня жизненно важно оставаться на первых полосах газет.