– Прости, ваша милость, – сказала Пребрана, –но лишь простой люд может отдыхать, а те, на чьих плечах наши заботы, не знаютотдыха…

– Что тебе? – спросил он почти враждебно.

Пребрана сказала участливо:

– Ты страдаешь, ваша милость. Но ты по-хорошемустрадаешь.

– Что хорошего в страдании? – ответил он стоскливой злостью.

– Много.

– Перестань…

– Не других винишь, – сказала она, – а себя.Это очищает душу. Скажу тебе, в чем призналась Блестка в последний день…

Он спросил вяло:

– Какая Блестка?

– Сестра Придона, – пояснила она. – Которуюты захватил и держал… в доме.

– В цепях, – добавил он горько, правильно оценивее заминку. Тут только понял, что именно она сказала, вздрогнул, посмотрелрасширившимися глазами. – Сестра Придона?.. Ее настоящее имя Блестка?

Она кивнула, продолжила так же монотонно:

– Да, ты держал в плену сестру самого Придона. Носейчас, может быть, артане уйдут. Блестка уже у них. Не страдай так… можетбыть, все к лучшему.

В комнату вошел Апоница, быстро взглянул на Пребрану, онаотошла. Возможно, хотела что-то добавить, но не стала при Апонице, тот сказалИггельду негромко:

– К тебе князь Кадом.

Иггельд насторожился.

– Чего он хочет?

– Не сказал, – ответил Апоница. Глаза непроницаемы,но губы расплывались в усмешке. – Но просил принять, причем говорил оченьдаже вежливо.

– Просил? Не требовал?

– Просил, – подтвердил Апоница. Добавил сусмешкой: – И даже меня не грозил повесить.

– А тебя за что?

– Ну, князь всегда найдет, за что.

Иггельд сказал мрачно:

– Зови. Нехорошо князя заставлять ждать.

Апоница поклонился, сказал хитренько елейным голоском:

– Еще бы! То князь, а то мы…

Он взглянул на Пребрану, та поклонилась, быстро вышла,Апоница исчез за нею следом. Внизу хлопнули двери, простучали тяжелые подошвыпо ступенькам. Добронег зашел первым, поклонился как никогда низко, сказал спредельной почтительностью, только что на колени не встал:

– Благородный Иггельд, князь Кадом…

Он отступил, но не ушел, а встал у двери, опустив руку нарукоять меча. Князь, тучный осанистый мужчина уже преклонных лет, с лицомнадменным и заносчивым, что появляется у каждого властелина на удаленныхземлях, где сам закон, судья и палач, подошел на диво тихо, с некоторойробостью.

Иггельд хотел вскочить, но вспомнил Апоницу, егонаставления, стиснул челюсти и заставил себя сидеть, так как эта жирная сволочьне поймет, что есть простая вежливость и почтение к старшим, обязательноусмотрит трусливую услужливость слуги, сразу же начнет вести себя по-барски, атогда, скорее всего, прольется кровь, что-то слишком быстро он приходит вбешенство… Блестка, что ты со мной делаешь… либо придется обламывать этогокнязя долго и с ненужной жестокостью.

Князь остановился, маленькие заплывшие глазки осторожнопрощупывали его взглядом. Иггельд, чтобы не оробеть, заставил себя отчетливовспомнить всех вооруженных долинчан, что по одному его слову ворвутся хотьсюда, хоть в любой дом, вспомнил несокрушимых драконов в его власти, это как-тоотразилось на его лице, князь вздрогнул, поклонился снова.

– Благородный Иггельд… Я знаю, что вы заняты большимиделами, и не задержу вас…

– Ну, – сказал Иггельд нетерпеливо, – короче.

– Я князь Кадом, – сказал князь торопливо, –властелин земель Междугорья… А это значит, что в мои владения входят и… гм… этигоры…

Иггельд насторожился, подобрался и посмотрел на князя, каккоршун на цыпленка. Князь побледнел под его взглядом, заговорил еще торопливее,сбиваясь и проглатывая слова:

– Я хочу сказать, что… что в моей власти и эта Долина…а это значит, я вправе жаловать своих людей… да, жаловать как землями, домами,так и вотчинами… С этого дня моим повелением благородный Иггельд становитсяблагородным беричем Иггельдом… с правом володения этой Долиной!

Он договорил, бледность начала медленно уступать привычнойбагровости. Он даже перевел дух, понимает, сволочь, подумал Иггельд мрачно, чтоя его мог, не дослушав, как еще одного претендента на власть, на эту Долину,тоже на кол…

С изумлением ощутил, что все как-то смирились с жуткойказнью Белга, знатного бера, на колу. И хотя долинники сделали так, чтобы тотне мучился долго, а помер почти сразу, но все-таки казнь, все-таки жуткаясмерть…

Он наклонил голову и прорычал нарочито мрачно и злобно:

– Я не принимаю подачек! Я прихожу и беру… по правусилы. Это Долина моя потому, что ее взял я, а не потому, что мне кто-топодарил. Добронег, выведи князя!

Добронег с готовностью сдвинулся, князь торопливо поклонилсяи почти бегом бросился к выходу. Добронег шел следом, явно едва удерживаясь отжелания проводить пинками.

А ведь он получил то, за чем приходил, мелькнула мысль.Князь, битый и перебитый в этих хитрых играх, и не надеялся, что паду на колении с благодарностью поцелую руку, просто довел до моего сведения, что сам навласть не замахивается, будет сидеть тихо и сопеть в две дырочки, дожидаясьухода страшных артан. И даже дал мне показать свою власть, к двери побежалнарочито трусливо, чтобы мне, властелину Долины, было приятнее…

Стыд ожег лицо с такой силой, что кожу защипало, будтоокунулся в кипяток. Как быстро, ощутив власть, становимся подленькими, какбыстро стремимся выместить свои обиды на всех, кто подворачивается под руку!

– Блестка, – сказал он вслух. – Блестка… Чтоты со мной сделала?..

Ночь наступила на диво тихая, даже звезды, казалось,покрупнели, стали почти такими же крупными и цветными, как на равнине, гдезвезды и синие, и зеленые, и красные, даже лиловые, как ее глаза, а здесь,высоко в горах, они все одинаково мелкие, бесцветные, похожие на крохотныекристаллики льда, светят холодно и равнодушно, не подмигивают, как там, встепи, где она живет, где она смотрит в небо… не потому ли звезды там такиеяркие, что она смотрит на них?

На столе открытый кувшин вина, две чаши с темным краснымвином, по комнате струится пьянящий аромат, Иггельд вперил взор в почтибагровую поверхность, язык облизнул пересохшие губы. Пальцы дрогнули,потянулись к чаше, отдернулись, едва кончики пальцев коснулись холодногометалла.

Апоница наблюдал с другого конца комнаты. Иггельд даже неуслышал его шагов, Апоница сел напротив, отодвинул обе чаши на дальний крайдлинного стола.