лугу. Яков как-то рассказывал Нахману, что, когда он был маленьким и жил в Черновцах, туда пришел какой-то безумец и все дети бегали за ним и передразнивали – копировали жесты, страшные гримасы, гнев и слова тоже повторяли. Когда этот безумец исчез, отправился в другой город, дети продолжали изображать его и даже переняли некоторые жесты, довели безумие этого сумасшедшего до совершенства. Это было подобно эпидемии, потому что в конце концов все дети в Черновцах стали так себя вести – еврейские, польские, немецкие, русинские, пока перепуганные родители не сняли со стен розги, и только таким образом удалось вышибить из детских голов это помешательство. Но они были не правы, это хорошая игра.

Сейчас Яков строит рожи, а дети повторяют. Вон его высокая фигура: Яков идет впереди и делает странные жесты, следом за ним – дети. Выбрасывают вперед ноги или каждые несколько шагов подпрыгивают, руками машут. Вереницей обходят пруды, вода в которых после зимы очистилась и теперь беспокойно подрагивает, отражая небо. К игре присоединяется кое-кто из взрослых. Старый Моше из Подгайцев, вдовец, которого уже сосватали с Малкой из Лянцкороны, ей едва исполнилось пятнадцать, оживился и тоже, вслед за своей будущей женой, присоединяется к шествию. Это придает смелости другим, потому что Моше – мудрец, а следовательно, знает, что делает, не боится выглядеть смешным. А в сущности, разве не в этом суть – выглядеть смешным, разве этот смех не на нашей стороне, думает Нахман и тоже пускается в пляс. Он подскакивает на двух ногах, как мячик, хочет вовлечь в это Вайгеле, такую изящную, миниатюрную, но та, надувшись, отворачивается: еще слишком ребенок, чтобы ребячиться. Зато Виттель не приходится уговаривать, она крепко хватает Нахмана за руку, полная грудь забавно подпрыгивает. Вслед за Виттель присоединяются и другие женщины, бросают белье, которое развешивали на веревке, перестают кормить младенцев, доить коров и выбивать постели. Видя это, их мужья прекращают рубить дрова – оставляют топоры торчать в пнях. На некоторое время даруют жизнь петуху, из которого сегодня будет сварен бульон. Ерухим прекращает чинить крышу, спускается с лестницы и хватает за руку смеющуюся Хаю. Яков ведет безумное шествие между домами, через упавший забор, через открытый настежь амбар, потом по плотине между прудами. Те, кто их видит, либо останавливаются в изумлении, либо тут же присоединяются, наконец они возвращаются на то место, откуда начали, – вспотевшие, раскрасневшиеся, обессилевшие от смеха и возгласов. И вдруг оказывается, что их много, гораздо больше, чем было вначале. Собственно, собрались почти все жители. Если бы кто-нибудь посторонний оказался в этот момент в Иванье, решил бы, что попал в деревню дураков.

Вечером старшие приходят в самую большую избу. Становятся в круг, плечом к плечу, мужчины и женщины, через одного. Сначала поют, потом произносят молитву, раскачиваясь и опираясь друг на друга. Затем до поздней ночи Яков учит их или рассказывает, по его собственному выражению, байки. Нахман пытается подробно все запомнить и, вернувшись к себе, вопреки запрету записывает. Это занимает у него много времени, поэтому он постоянно ходит невыспавшийся.

Рассказ о двух скрижалях

Это история, которую все в Иванье знают наизусть.

Когда евреи собирались выйти из Египта, мир был уже подготовлен к спасению, все ждало наготове – и внизу, и наверху. Это была удивительная картина, потому что ветер совершенно утих и листья на деревьях замерли, тучи по небу плыли так медленно, что лишь самые терпеливые могли заметить их движение. То же самое произошло с водой – она стала густой, как сметана, а земля, наоборот, рыхлой, зыбкой, так что ноги у людей часто вязли в ней по щиколотки. Ни одна птица не щебетала, не летала ни одна пчела, море не волновалось, люди ничего не говорили, стояла такая тишина, что можно было услышать биение сердец самых крошечных животных.

Все остановилось в ожидании нового Закона, и все взоры были обращены к Моисею, который восходил на гору Сион, чтобы получить его из рук Божьих. И так случилось, что сам Бог на двух каменных скрижалях выгравировал Закон таким образом, чтобы было видно человеческим глазам и понятно человеческому разуму. Это была Тора де-Ацилут.

Но в отсутствие Моисея его народ поддался искушению и предался греху. Тогда Моисей, спускаясь с горы и увидев, что происходит, подумал: «Я оставил их на столь короткое время, и они не смогли сохранить добродетель. Значит, они не достойны такого щедрого и великодушного Закона, какой предназначил им Бог». И в великом отчаянии разбил скрижали о землю, так, что они разлетелись на тысячу кусков и обратились в прах. Тогда поднялся страшный ветер, который швырнул Моисея о скалу, сдвинул с места тучи и воду, и земля застыла заново. Моисей понял, что его народ не дорос до свободного Закона спасенного мира. Весь день и всю ночь он сидел, прислонившись к скале, и смотрел вниз на горящие в лагере его народа костры, слышал голоса, барабанную дробь, музыку и детский плач. Тогда пришел к нему Самаил в обличье ангела и продиктовал заповеди, которым предстояло держать народ Божий в рабстве.

Чтобы никто никогда не узнал истинного, свободного Закона, Самаил тщательно собрал кусочки разбитой Торы де-Ацилут и рассеял их по свету, рассыпав по разным религиям. Когда появится Мессия, ему придется войти в царство Самаила, чтобы собрать осколки скрижалей и в своем последнем откровении вновь представить новый Закон.

– А в чем заключался этот утерянный Закон? – спрашивает Вайгеле, когда они с Нахманом ложатся спать.

– Кто ж теперь знает, раз его разбили? – осторожно отвечает Нахман. – Он был хорошим. Написан с уважением к людям.

Но Вайгеле настаивает:

– Он был противоположностью того, который действует теперь? Если не прелюбодействуй, то прелюбодействуй? Если не убий, то убий?

– Все не так просто.

– Ты всегда мне так говоришь: все не так просто. Все не так просто… – передразнивает его Вайгеле. Она натягивает на свои тощие ноги шерстяные чулки.

– Потому что людям хочется простых объяснений, и ради них приходится все упрощать, а раз нельзя записывать, все становится каким-то глупым… так и эдак, черное, белое, словно мотыгой перекопано. Простое опасно.

– Я хочу все это понять, но не могу.

– Вайгеле, придет время и для меня, и для тебя. Это благодать. С приходом Шабтая старый Закон Моисеев, тот, что дал Самаил, перестал действовать. Так объясняется и обращение нашего Господина, Шабтая, в ислам. Ибо он увидел, что Израиль, применяя Закон Моисеев, больше не служит Богу