– Тебе было нелегко сказать такое, – проговорил онсиплым голосом. – Но еще труднее мне будет ответить «да». Хоть мы и накраю гибели, но наш бог запрещает нам смешиваться с другими народами. Он тут жеоставит нас!

Рус сказал громче:

– Подумай, ребе. А вдруг по нашим следам идетпогоня? Они могут с наскока взять этот град, а потом погнаться за вами…

– А мы им зачем?

– Дабы убедиться, что никто не ушел с вами.А настигнув, все равно истребят: недаром же, мол, гонялись? Это законвойны, сам знаешь. А если останемся все здесь, то с вашими знаниями градаи потайных мест и с нашими топорами мы защитим эти земли!

В дверь заглядывали, там нарастал говор. Соломон, неповорачиваясь, велел громко:

– Пейсах, быстро беги за старейшинами. Мы должны передИсходом… поговорить. Пусть соберутся все. Это очень важно!

Троих пришлось снимать с повозок, а один уже выехал загородские врата. Конники Руса догнали, но Аарон, это его домочадцы покидалигород первыми, уперся, пришлось уговаривать посланным Соломоном иудеям.

Они собрались в доме Соломона. По слову Руса доставилиКорнилу. Волхв недоумевал, а Рус сказал ему горячим шепотом:

– Я предложил им перезимовать. Понял? Я не хочу,чтобы они замерзли в дороге!

Корнило, к великому облегчению Руса, кивнул. В глазахволхва было понимание и сочувствие. Рус надеялся, что волхв истолкует егозаботу об иудеях всего лишь как желание спасти Ис, она тоже уезжает с иудеями,но Корнило сказал неожиданно:

– У нас сложили головы лучшие воины. Да и у них ­тоже…

Он умолк, Рус спросил быстро:

– Ну и что?

– Я говорю, – замялся Корнило, – что иудеи,хоть и тупой народ, но сумели накопить кое-какие мелочи по части врачевания… Даи сады у них, я таких даже в наших теплых краях не зрел. Да и разное всякоезнают… Без пользы нам, но все-таки интересно.

Рус спросил настороженно:

– Ты это к чему речешь?

Корнило отступил, давая дорогу дряхлым старцам. Их вели подруки в дом, те опасливо посматривали на громадных скифов.

– Да так, – ответил он неопределенно. – Если,смекаю, за зиму не успеем все от них перенять… то пусть и дольше останутся.А что? Не облезем.

Сердце Руса колотилось так отчаянно, что стало труднодышать. Кровь бросилась в голову, заломило виски. Все уже уселись за большимстолом, слуги исчезли. Соломон вопросительно смотрел на скифов. Рус кивнул,быстро сел на лавку. Все взгляды были обращены на него. Он откашлялся, впервыев жизни чувствуя такое смущение, в то же время кровь гремела в ушах, онстарался сдержать голос, что дрожал и куда-то торопился:

– Я предлагаю вам… остаться на эту зиму. Лучше ехатьвесной, когда земля подсохнет. А еще лучше остаться дольше… намногодольше! Да что я говорю… Рука не дрожит, когда вздымаешь залитый кровью меч,когда рубишь и вырываешь сердца, а сейчас… Что вяжет мой язык так люто? Почемуне могу сказать, что мы сгубили в кровавой резне лучших воинов. Ваших и наших.Конечно, и мы, и вы знали похуже времена. Ваше племя пошло от единственнойпары, и наше – тоже. Но сейчас могут по нашим следам прийти недобрые.И второй раз уцелеть уже не удастся. Если же мы объединим наши племена… апочему нет?.. смешаем нашу кровь… ну, пусть не сразу!.. сможем выстоять противвсего мира.

Он сел, чувствуя себя странно опустошенным после такойдлинной для скифа речи. По лбу поползли капли пота. Он боялся смахнуть их,держал лицо строгим и надменным.

В гробовом молчании старейшины Совета обменивалисьосторожными взглядами. Один старец, по виду едва ли не самый древний, покачалголовой:

– Как могут наши племена слиться, пусть даже в далекомбудущем, или даже жить на одной земле? У нас столько законов, которых выисполнять не станете. А для нас они обязательны. Еще Ной велел соблюдать!К примеру, не есть мясо с кровью, оторванное от живого существа…

Рус вскинулся, один из древнейших обычаев, поддерживаетвоинственный дух, отказаться нельзя никак, но Корнило, к его удивлению, шепнул:

– Соглашайся.

– Ты сдурел? – прошептал Рус яростно.

– Нет законов для всех, – шепнул Корнило. Онпосматривал на старцев хитро. – Даже у них, думаю, нет… В самом деле,нечего печень убитого врага жрякать всему племени. Да, сказать правду, нашеплемя никогда и не ело такое мясо с кровью. Смекаешь?.. А вот для воинов,убивших врага в бою, этот обычай останется. Еще не понял? Воины и так как бы заплеменем или над племенем. Упражняются с мечами, бегают с двухпудовымикамнями, прыгают в доспехах в воду. Разве так живет племя? Воины – это ужене племя, а отдельная дружина.

Вид у старейшины был скептический, он ожидал отказ, но Русвдруг прямо встретил его взгляд:

– Согласен.

В комнате пронесся шепот изумления. Соломон переспросилневеряще:

– Ты запретишь своему племени есть мясо с кровью?

Рус кивнул:

– Именно так, как ты сейчас сказал.

В свою очередь к уху Соломона наклонился Аарон, спросилподозрительным шепотом:

– Думаешь, они будут соблюдать эти заветы?

– Нет, не думаю, – ответил Соломон с грустнойулыбкой. – Они слишком бесхитростны. За версту видно, когда собираютсясолгать… Но соблюдение правил наполовину уже лучше, чем полное бесправие.Главное, что мы можем сделать, – это ввести эти правила в закон.А где ты видел, чтобы законы выполнялись охотно? И целиком?

– Хочешь сказать, что постепенно…

– Да. Скифы еще не знают, чего можно добиться медленнымдавлением шаг за шагом.

Рус поднялся, разговоры оборвались. Все взоры были наогромной фигуре варварского князя. Он сказал громким мужественным голосом:

– Мне надо в свой стан. Но я вернусь за вашим словом.

Он кивнул Корниле, тот нехотя поднялся. Надо дать старцампоговорить без чужих ушей, обсудить, посоветоваться со своим богом.

Когда стук копыт затих, тишина словно взорвалась голосами.Соломон чувствовал, что слишком ошеломлен, чтобы сказать что-то стоящее. Сидел,прислушивался, сам не открывая рта, наконец потихоньку выбрался из-за стола.Старейшины срывали голоса в споре, воздух накалился.

Соломон вышел на крыльцо, по улице несся всадник, распугиваялюдей. Конь остановился у крыльца как вкопанный. Ис спрыгнула легко, щеки еегорели как утренняя заря.

– Я… я не верю… – воскликнула она. – Ни тому,что Рус мог такое предложить, ни тому, что вы можете согласиться!

Она трепетала как мотылек на ветру. Соломон любовался ею сгрустной улыбкой: