мелкие кусочки. Да ещё с таким звоном, что по всей улице слышно. Улепётывал я так, что только пятки сверкали.

Вбежал в парк, сел в боковой аллее на краешек скамейки. Сижу и думаю: что же теперь будет? Самое скверное, что Фелек меня знает. Будь это незнакомый мальчик, никто бы и не догадался, что я стекло разбил, а так разве скроешь? Наверно, он уже рассказал маме, как меня зовут, где я живу… Нет! Адреса моего Фелек и не знает! Я его много раз приглашал зайти ко мне домой, но он всегда отказывался. Выходит, это к лучшему. Не то его мама уже наверняка была бы у моей мамы. А так, самое большее, Фелек завтра в школе на меня пожалуется, а учительница часто нам повторяет, что всё время жаловаться — нехорошо. Но, пожалуй, Фелек не очень-то сообразительный парень, где уж ему понять, что учительница говорит. Он бы, может, и понял, если ему подарить что-нибудь драгоценное. К примеру, два новых пера. Или три. Дам ему четыре, пусть только забудет про это дело.

Сижу я, сижу, размышляю и вдруг чувствую: по моей ноге что-то течёт.

Смотрю, а это собачонка какая-то. Ошиблась, видно, спутала мою ногу с ножкой скамейки.

Я как вскочу! Хотел наподдать этому глупому щенку, но тут вдруг слышу:

— Ты на кого ногу поднимаешь, негодник?! Это же моя собака!

Вижу — бежит ко мне какая-то женщина, очень толстая и от злости очень красная. И зонтиком в меня нацелилась.

На всякий случай я отбежал в сторонку и говорю:

— Извините, но ведь она первая на меня ногу подняла.

А женщина всё равно грозит мне зонтиком, а вдали, вижу, уже дворник показался.

Что поделаешь? Пришлось уходить.

Дома передохнул наконец. Потом глянул на календарь и вспомнил, что сегодня тринадцатое число.

«Как теперь быть? Верить или не верить в тринадцатое? — думаю. — Пожалуй, не стоит верить. Ну ладно, случилось, стекло разбил, в парке поскандалил. Зато теперь всё позади, тишина и покой».

Но не тут-то было: оказалось, до тишины и покоя ещё далеко.

После двенадцати в школе был назначен сбор нашего отряда. Я пошёл как ни в чём не бывало. О собаке даже думать забыл, а о стекле вспомнил лишь потому, что пришлось дом Фелека стороной обойти.

На несколько минут я опоздал на сбор — дорога в обход заняла лишнее время. Вхожу, ребята уже сидят на своих местах, ну и я как можно скорей уселся за парту. И тут вижу, что все как-то странно на меня смотрят.

Будто кольнуло меня. Что называется, недоброе предчувствие. Наконец наш вожатый заговорил:

— Яцек, только что в школе была мать твоего товарища…

— Фелека? — вырвалось у меня.

Честное слово, я даже поверить не мог, что из-за какого-то стекла его мать, солидная занятая женщина, сразу же побежит в школу.

— Да. Мама Фелека, — говорит вожатый, и лицо у него при этом такое печальное, словно действительно случилось какое-то великое несчастье. — Ты бросил камень, ты разбил стекло в комнате. Это правда?

— Нет, неправда, — отвечаю.

— Яцек, посмотри мне прямо в глаза, — говорит вожатый. — Разве мать твоего товарища могла сказать неправду?

— Да, — отвечаю я и смотрю ему прямо в глаза, — вполне могла, а что тут особенного?

— Фелек тоже приходил с ней. И говорил то же самое. Как же это понять? Может, тут какое-то недоразумение?

— Вот именно, недоразумение, — говорю я и всё время смотрю ему прямо в глаза.

— Ты вместе с Фелеком возвращался домой? — начинает допрос вожатый.

— Возвращался.

— Вы поссорились?

— Поссорились. Потому что Фелек шуток не понимает и сразу за камни хватается. Он в меня бросил, а я в него.

— Так. Значит, теперь ты признаёшься, что бросил камень? — вмешался Вацек из нашего класса.

— Не признаюсь, а просто говорю. Меня же никто не спрашивал, бросил ли я камень. Спрашивал только, разбил ли я стекло в комнате.

— А ты стекла не разбивал? — спрашивает вожатый.

— Я — нет, — отвечаю, — но вообще-то оно разбилось.

— Ничего не понимаю. — Вожатый даже за голову схватился. — Минуту назад ты говорил, что мать Фелека сказала неправду.

— И сейчас скажу, что неправду!

— Почему?

— Да потому что стекло разбил не я, а камень, и не в комнате, а в кухне.

— Ну и ну! — вскричал вожатый.

А в классе поднялся страшный шум: одни смеялись, другие что-то кричали. Один только я помалкивал. Потом вожатый стукнул кулаком по столу:

— Тихо!

Все утихли, а мне велели на минутку выйти за дверь.

Я вышел, но двери только слегка притворил и встал тут же за порогом. Сперва слышно было, как вожатый о чём-то спрашивал ребят. О чём — я недослышал. Ответ был погромче. Несколько голосов закричало:

— Здоровый он, совершенно здоровый! Шарики у него в порядке, это точно.

Тут снова голос вожатого:

— Я не вижу другого выхода, — говорит он. — Некоторое время придётся не допускать Яцека в школу…

Услышав такой приговор, я сразу сообразил, что делать: пойду прогуляюсь или в футбол сыграю. А раз у меня шарики не в порядке — значит, с меня и спрос не велик! Я не стал тратить время на хождение по коридору, ещё встречу кого-нибудь. Взял и выпрыгнул в окно. Сегодня они меня на сборе не увидят.

Ну и день! Тринадцатое число!..

Чем мы хуже Колумба?

Однажды папа сказал мне, что каждый человек должен воспитывать в себе упорство и настойчивость. Я пообещал, что займусь этим делом при первом же удобном случае. Потом я спросил Томека, не хочет ли и он стать упорным и настойчивым. Оказалось, он об этом давно мечтал, да как-то жизнь не сложилась.

— Легче всего проявить упорство в путешествии, — сказал он. — Была бы где-нибудь здесь поблизости какая-нибудь Сахара, мы бы шли, шли, упорно, настойчиво, и даже если бы воды не хватило, всё равно пересекли бы пустыню. Тогда бы все сразу увидели, какие мы настойчивые…

— Это верно, — согласился я, — но ведь нет у нас никакой Сахары. А чтобы до неё доехать, нужна не настойчивость, а деньги на билет.

— Ну, тогда можно сесть в лодку и плыть, плыть, плыть, всё прямо и прямо, а потом заплыть на другую сторону земли, как Колумб!

— Да, но у Колумба был свой собственный корабль, и вообще он был взрослый. Ему не обязательно было к восьми часам являться на ужин. А за нами только и следят: ах, куда эти мальчишки