— Может быть, ты расскажешь, что думаешь о гигиене?

Я встал, а что говорить — понятия не имею. Но эта женщина подошла ко мне и стала уговаривать:

— Ну, смелей. Не бойся, говори правду — всё, что думаешь. Скажи честно, понравилась тебе наша беседа?

Ну что ж, думаю, если честно, то, пожалуй, можно и высказаться. И говорю:

— Я, конечно, предпочёл бы послушать о гиене, а не о гигиене, но что ж поделаешь. А если по-честному, то я не люблю мыться, особенно не люблю мыть уши и шею. Моя мама как-то сказала: а если бы у тебя была шея как у жирафа? Сколько мыть-то! Но мне кажется, на такой пёстрой шее вовсе не видно, где вымыто, а где нет. А на моей, хоть она и маленькая, видно. Счастье ещё, что мама уходит на работу раньше, чем я в школу. Она потом, конечно, спрашивает, мылся я или нет. Ну я, конечно, отвечаю, что мылся, зачем маму нервировать?..

Между прочим, кроме меня, никто из класса не высказался. А мужчине в белом халате, видно, понравилось, как я говорил: он всё время смеялся и кивал директору головой.

А когда они вышли, весь класс на меня же напустился. Сами высказываться не захотели, а потом, видите ли, они из-за меня чуть со стыда не сгорели и с завтрашнего дня будут за мной присматривать, потому что у меня в ушах можно репу сажать.

Досадно, честное слово! Никогда больше не буду высказываться по правде.

А дома я с помощью двух зеркалец заглянул себе в уши. И не такие уж они грязные. И разве я виноват, что у людей уши такие закрученные — как раковины! А могли бы быть совершенно гладкие. И красивей, и мыть легче. А тут вернулась с работы мама и тоже меня выругала. Оказывается, она только что встретила нашего директора и тоже чуть со стыда не сгорела. Вот пусть только отец вернётся…

Услышав это, я быстро разделся и для всеобщего спокойствия умылся горячей водой, как на большой праздник. Мама сказала, что вода после меня как после собаки. Мне, правда, не хотелось возражать, но я раз видел, как одна женщина с нижнего этажа мыла пуделя — ну, там вода была куда грязней. Так что никаких тут сравнений быть не может.

А вечером пришёл ко мне Томек. Глаза у него были красные, и я сразу догадался: что-то случилось. И действительно. Томек захотел исследовать отцовскую электробритву, потому что человек, который скоро сам будет бриться, должен знать, как она устроена. Ну, и один винтик куда-то подевался, хотя Томек только собирался её разобрать, но не успел. А отец сказал, что из-за этого одного винтика вся бритва не работает, и задал Томеку трёпку.

Я Томека утешал, как мог, — ведь и меня тоже ждала трёпка, хотя я даже ноги вымыл. Никакой не было надежды, что пронесёт. Но Томек уже решил, что домой он больше никогда, ни в коем случае, ни за что в мире не вернётся, потому что ему эту электробритву родители до конца жизни не забудут.

— Пошли с тобой странствовать, — говорит Томек. — Вот тогда они пожалеют!

Я, конечно, согласился. На всякий случай прихватил два куска хлеба, потому что Томек очень непрактичный: собрался странствовать, а о провианте забыл. Пошли мы с ним. Только вышли за ворота, смотрим — бежит Томекова сестра.

— Томек! — кричит. — Иди домой! Винтик нашёлся. Валялся под шкафом…

Но Томек даже не обернулся.

Добрели мы до Мариенштата, присели под фонтаном. Съели хлеб. Потом ещё посидели под фонтаном. И тут нам так захотелось есть, что мы скорей побежали домой. Сперва зашли ко мне. Мама сразу объявила, что отец только что уехал в Познань, вернётся только через три дня; значит, трёпка откладывается, а может, и вовсе отменяется.

— Опять не повезло! — говорю я Томеку. — Мог бы сегодня и не мыться! Всё равно завтра мама сама за этим проследит.

А Томек вздохнул и задумался:

— Выходит, зря мне нагорело из-за этого винтика. Но всё-таки хорошо, что он нашёлся. Только как же теперь считать: повезло мне или не повезло?..

Случай представился…

По той стороне улицы, где находится велосипедный магазин, я теперь совсем не хожу. Я хожу по другой стороне улицы, где велосипедного магазина нет. Этот путь длинней в два раза, и я опоздал в школу. И снова меня ругали на сборе.

Больше всех шумел Ве́сек. Да, такого товарища иметь никому не желаю! Неужели трудно сообразить: на сбор явился сам старший вожатый, и не к чему при нём перечислять всякие мои ошибки. А Весек завёлся и пошёл!.. Будто общественной работы я никакой не веду, успеваемость — слабая, и так далее. В ту минуту я бы с удовольствием сквозь землю провалился, — все на меня смотрели как на преступника какого-то. Наконец вожатый сказал:

— А может, Яцеку до сих пор просто случай не представился показать, на что он способен? Может, он не такой плохой, как вы думаете?

— Конечно! — закричал я. — Пусть только представится случай, я всем покажу, вот увидите!

И, как назло, случай представился.

Надо было позаботиться о Ясе Зволи́нском из второго класса.

Его мама на месяц уехала в Цехоци́нек лечиться от какой-то болезни, а папа с утра уходит на работу и возвращается иногда поздно вечером. А Ясь остаётся совершенно без надзора, и надо ему помочь, проследить за ним. А то он является в школу в таком виде, что смотреть стыдно. К тому же домашние уроки готовит не каждый день.

Когда Весек спросил, кто хочет позаботиться о Ясе, вожатый сразу глянул на меня. Что мне оставалось делать? Я сказал:

— Ладно. Беру Яся на себя.

Весек буркнул себе под нос: «Не справится». Я даже затрясся от злости. «Подожди, — думаю, — я тебе покажу!»

И, конечно, я справился. В течение двух недель, пока Ясь был на моём попечении, он выглядел прямо как кукла: умытый, причёсанный, ботиночки словно солнце горят.

У Весека даже глаза на лоб полезли от удивления. Я ждал, когда он наконец скажет: «Справляется», но он молчал, наблюдал только.

А сколько труда стоил мне этот Ясь!!! Любой другой на моём месте не выдержал бы. Ведь он даже шеи не хотел мыть сам, представляете? Мне приходилось