курят! — дышать было нечем. И тут как начало у меня в носу чесаться и в горле царапать! Что делать? Я немножко пошевелил рукой, чтобы зажать себе нос, но тут что-то затрещало.

В комнате сразу стало тихо. Услышали? Я застыл, замер. Слышу — кто-то встаёт, шагает в мою сторону. Я перепугался, хотел присесть на корточки, зарыться в карты, и тут — ррраз! — шкафчик перевернулся!

Что потом творилось, лучше не говорить! Наша учительница только повторяла: «Яцек, Яцек!..» — и руки заламывала. Но хуже всего, что я не успел придумать никакого оправдания. А директор по словечку, по словечку — и всю правду у меня выпытал.

И что же оказалось! Да, наши учителя тоже дали обязательство, что в их классах не будет двоечников. Но это вовсе не означало, что они не будут больше ставить плохих отметок. Нет, кто не приготовит урока, тот получит свою двоечку; но учитель сразу же займётся таким учеником, останется с ним после уроков, поможет, присмотрит за ним, проследит, в общем, замучает, но заставит исправить эту двойку.

Из школы я сразу же отправился к Томеку. Огорчался, конечно, страшно. Главное не то, что шкафчик перевернулся. Главное, что постановление учителей никак меня не устраивало.

Томек не меньше меня расстроился. Сутки-то теперь с каждым днём всё длиннее. Если б не учёба, можно было бы сходить куда-нибудь поиграть, а так где уж…

Мы с Томеком единогласно решили: двоек не получать! Что за удовольствие оставаться после уроков, второй раз одно и то же задание готовить. Лучше уж сразу получше выучить.

Тринадцатое число

Да, конечно, это неправда, что тринадцатое — несчастливое число. Мама не верит в такую примету, и папа всегда над этим смеётся. Поэтому, когда я увидел на календаре цифру тринадцать, то сразу сказал себе: «Пустяки! Абсолютно безвредное число!» В школу я шёл очень довольный: вчера был какой-то странный день — я почему-то успел приготовить все уроки.

По расписанию сегодня пять уроков. Последний — история. Мне даже обидно стало, когда я услышал, что учительница истории заболела и на занятия не придёт. А я-то всё так хорошо выучил! Опять не повезло!

По другим предметам тоже не спросили, к доске не вызывали. Впрочем, я точно знаю почему: учителя всегда догадываются, кто выучил урок, а кто нет. И, конечно, всегда вызывают того, кто не выучил. А когда выучишь, они в твою сторону даже глядеть не хотят. Так и сегодня! Ладно, думаю, не стоит расстраиваться из-за пустяков. К тому же сегодня из школы отпустят пораньше, домой спешить не обязательно — значит, можно в парк сбегать, или погонять немного на школьной спортплощадке, или Томек ещё что-нибудь придумает.

Но Томек ничего придумывать не захотел. Злой был. Он-то как раз не приготовил уроков по арифметике, и его-то как раз вызвали к доске и выставили двойку, да ещё в тетради. А отец Томека часто просматривает его тетради.

Томек даже не стал ждать, когда я оденусь, и помчался домой, словно ему не терпелось поскорей отвести свою двойку родителям.

Я вышел вместе с Фе́леком, — он сидит на соседней парте и тоже живёт в нашем квартале, только значительно ближе к школе. Иногда утром мы с Томском проходим мимо его окон (он живёт на первом этаже, в том деревянном доме, что на правой стороне) и видим, как он кончает завтракать в кухне. Тогда мы обычно задерживаемся и ждём, когда он выйдет.

Фелек — товарищ неплохой, вот только драться не умеет. И никогда не научится: только начнётся какая-нибудь драка, он сразу в сторонку. «Мама не велит», — говорит.

А кому, спрашивается, мама велит драться? Мне, например, просто запрещает, но я дерусь, когда нужно, и дело с концом.

Ну вот, значит, вышли мы с Фелеком из школы. Медленно так идём и молчим. Вдруг я вспомнил, что у меня кусочек мела в кармане. Я его вынул, показываю Фелеку:

— Видишь?

— Вижу.

— Мел, — говорю.

— Ну и что?

— А то, что мелом можно писать. Знаешь?

— Получше тебя знаю, — отвечает Фелек. — Что я, мела не видел, что ли? Слава богу, второй год в четвёртом классе сижу, побольше тебя мелом на доске писал.

— Писать — это что, — говорю. — Меня интересует другое: умеешь ли ты нарисовать что-нибудь мелом?

— Умею. Завтра в школе могу тебе показать.

— Ну, до завтра ещё дожить надо, — говорю. — Я тебе сейчас, здесь покажу, как мелом рисуют.

И я изобразил на заборе такой рисунок, про который говорится:

ТОЧКА, ТОЧКА, ЗАПЯТУШКА,

ТВОЯ МОРДА, КАК У ХРЮШКИ.

Забор был довольно длинный, так что три таких рисунка уместились. А Фелек спрашивает:

— Чья морда, как у хрюшки?

— Какое твоё дело? — говорю. — Ты знай смотри, похоже ли я нарисовал. — И снова рисую и приговариваю:

ТОЧКА, ТОЧКА, ЗАПЯТУШКА,

ТВОЯ МОРДА, КАК У ХРЮШКИ.

— Не «запятушка», а «запятая», — поправляет меня Фелек, и чувствуется, что он уже разозлился.

— А тогда нескладно получается, — отвечаю я.

— Это у тебя нескладно, а у меня — вот так:

ЗАПЯТАЯ, ТОЧКА, ТОЧКА —

ФОТОГРАФИЯ ЩЕНОЧКА.

Я даже застыл от удивления. Вот так Фелек! Сумел такое стихотворение придумать.

Он, видно, заметил, что меня это поразило, напыжился, как воздушный шар, и говорит:

— Ну что?

«Подожди же», — думаю. И говорю:

— У щенка есть хвост, а на рисунке хвоста нет — значит, это какой-то человек, а не щенок.

— А про человека не говорят «морда»! — сердито кричит Фелек.

— Про кого не говорят, а про кого иначе и не скажешь, — отвечаю я и рисую ещё одну такую же рожицу.

— Перестань! — орёт Фелек. — Перестань, а не то увидишь!

— Ничего я не увижу, — говорю, — ведь тебе мама не велит.

А он как схватит камень, как запустит в меня!

Не попал, конечно. Камень об забор стукнулся. Но не мог же я простить ему такое! Схватил этот камень, и — за ним. А тут как раз его дом. Он вбежал в дверь, думал, что я не догоню. Так я камень пустил ему вдогонку. И тоже не попал. То есть в Фелека не попал, а в окно кухни как раз угодил. Стекло, видно, было уже треснутое, а может, вообще слишком тонкое, потому что моментально разлетелось на