День выдался тихим и погожим. Лучи тусклогоосеннего солнца желтым пятном падали на ковер. О. подобрала брошенные в спешкебелую рубашку и бледнозеленый, цвета незрелого миндаля, махровый халат инаправилась в ванную, чтобы убрать их. Проходя мимо висевшего на стене зеркала,О. остановилась. Она вспомнила Руаси. Правда, теперь на ней не было ни кожаногоколье, ни браслетов, и никто не унижал ее, но, однако, никогда прежде она неиспытывала столь сильной зависимости от некой внешней силы и чужой воли. Никогдапрежде она не чувствовала себя настолько рабыней, чем сейчас, стоя передзеркалом в своей собственной квартире, и никогда прежде это ощущение неприносило ей большего счастья. Когда она наклонилась, что бы открыть бельевойящик, перси ее мягко качнулись.

На разборку белья О. потратила около двухчасов. Меньше всего мороки было с трусами; она их просто бросила в одну кучу ивсе. С лифчиками тоже не пришлось долго возиться: они все застегивались либо наспине либо сбоку, и она отказалась от них. Перебирая пояса, а правильнее былобы сказать, просто откидывая их в сторону, она задумалась только раз, когдавзяла в руки вышитый золотом пояс-корсет из розового атласа; он зашнуровывалсяна спине и был очень похож на тот корсет, что ей приходилось носить в Руаси.Она решила пока оставить его. Придет Рене, пусть разбирается сам. Она также незнала что делать с многочисленными свитерами и с некоторыми платьями из своегообширного гардероба. Последней из бельевого шкафа О. вытащила нижнюю юбку изчерного шелка, украшенную плиссированным воланом и пышными кружевами. Онаподумала при этом, что теперь ей будут нужны другие нижние юбки, короткие исветлые, и от прямых строгих платьев, по-видимому, придется отказаться тоже.Потом она вдруг задалась вопросом: в чем же ей придется ходить зимой, когданастанут холода.

Наконец с этим было покончено. Из всегогардероба она оставила лишь застегивающиеся спереди блузки, свою любимую чернуююбку, пальто и тот костюм, что был на ней, когда они возвращались из Руаси.

Она прошла на кухню, чтобы приготовить чай.Женщина, приходившая делать уборку, забыла, видимо наполнить дровами корзину,которую они ставили перед камином в салоне, и О. сделала это сама. Потом онаотнесла корзину в салон, разожгла камин и, устраиваясь в глубоком мягкомкресле, стала ждать Рене. Сегодня, в отличии от прочих вечеров, она была голой.

x x x

Первые неприятности ждали О. на работе. Хотя,неприятности — это, наверное, слишком сильно сказано, скорее — непредвиденныеосложнения. О. работала в одном из рекламных фотоагентств. Стояла серединаосени. Сезон уже давно начался, и все были неприятно удивлены и недовольныстоль поздним ее возвращением из отпуска. Но если бы только это. Все былибуквально потрясены той переменой, что произошла с ней за время ее отсутствия.Причем, на первый взгляд, совершенно невозможно было определить, в чем,собственно, заключалась эта перемена. Но что перемена в ней произошла, никто несомневался. У О. изменились осанка, походка; взгляд стал открытым и ясным, вглазах появилась глубина, но более всего поражала какая-то удивительнаязаконченность, завершенность всех ее движений и поз, их неброское изящество исовершенство. Одевалась она без особого лоска, считая, что к этому обязывает ееработа, и все же, несмотря на всю ту тщательность, с которой подбирались еюкостюмы, девушкам-манекенщицам, работающими в агентстве, удалось подметитьнечто такое, что в любом другом месте прошло бы абсолютно незамеченным(как-никак их работа и призвание были непосредственно связаны с одеждой и украшениями)— все эти свитера, надеваемые прямо на голое тело (Рене после долгих раздумийпозволил ей носить их), и плиссированные юбки, взлетающие от малейшегодвижения, наводили на мысль о некой униформе, настолько часто О. носила их.

— Что ж, неплохо, — сказала ей как-то одна изманекенщиц, блондинка с зелеными глазами, скуластым славянским лицом изолотисто-коричневой нежной кожей, звали ее Жаклин. — Но зачем эти резинки? —немного погодя спросила она. — Вы же испортите себе ноги.

В какой-то момент О., позабыв об осторожности,села на ручку большого кожаного кресла. Сделала это она так резко, что юбкашироком веером взметнулась вверх. Жаклин успела увидеть голое бедро и резинку,удерживающую чулок. Она улыбнулась. О., заметив ее улыбку, несколько смутилась,и, наклонившись, чтобы подтянуть чулки, сказала:

— Это удобно.

— Чем? — спросила Жаклин.

— Не люблю носить пояса, — ответила О.

Но Жаклин уже не слушала ее. Она, не отрываясьсмотрела на массивное кольцо на пальце О.

За несколько дней О. сделала больше пятидесятиснимков Жаклин. Никогда прежде она не получала такого удовольствия от своейработы, как сейчас. Хотя справедливости ради надо заметить, что и подобноймодели у нее никогда еще не было. О. удалось подсмотреть у девушки и передать всвоих фотографиях ту, столь редко встречаемую в людях, гармонию души человека иего тела. Казалось бы, манекенщица нужна лишь для того, чтобы более выгоднопоказать богатство и красоту меха, изящество тканей, блеск украшений. Но в случаес Жаклин это было не совсем так — она сама являлась произведением искусства,творением, которым природа может гордиться. В простой рубашке, она выгляделастоль же эффектно, как и в самом роскошном норковом манто. У Жаклин были слегкавьющиеся белокурые волосы, короткие и очень густые. При разговоре, она обычнонаклоняла голову немного влево и, если при этом на ней была одета шуба, тощекой она чуть касалась ее поднятого воротника. О. удалось однаждысфотографировать ее такой, улыбающейся, нежной, щекой прижавшейся к воротникуголубой норковой шубы (скорее, правда, не голубой, а голубовато-серой, цветадревесного пепла), с взлохмаченными ветром волосами. Она нажала на кнопкуфотоаппарата в тот момент, когда Жаклин на мгновение замерла, чуть приоткрывгубы и томно прикрыв глаза. Печатая этот снимок, О. с интересом наблюдала какпод действием проявителя, из небытия, появляется лицо Жаклин. Спокойное иудивительно бледное, оно напомнило ей лица утопленниц. Делая пробныефотографии, она намеренно осветлила их.