Легко сказать! Приезжий чиновник был в генеральском чине,лично известен государю. Да если такой человек, находясь на ревизии, отдастБогу душу в хоть сколько-то подозрительных обстоятельствах — беда. Взаменнагрянет целая следственная комиссия и камня на камне не оставит.

Так одними разговорами (и то в самом что ни на естьдоверенном кругу) и закончилось.

Стали готовиться к худшему. Вице-губернатор на свои средствановую церковь заложил — душу спасать. Председатель казенной палаты, у которогокак раз оказался выправлен паспорт для поездки на воды, вмиг собрал семействои, не прощаясь, отбыл в чужие края. Прочие чиновники кто запил, кто слег внервной горячке, кто усердно переписывал имущество на родственников.

И вдруг, перед самым отбытием ревизора и страшного егопортфеля восвояси, случилось чудесное событие. В последний день пошел генерална речку искупаться, да и прямо там, в купальне, на глазах у прислуги, палмертвый без каких-либо видимых причин.

Натурально, произошел ужаснейший переполох. Что? Как? Небыло ли злого умысла?

Наехали доктора, примчался губернатор. Все бледные,трясутся.

Однако ни малейших признаков злодейства не усматривалось —лишь явные и несомненные приметы ординарнейшей смерти от удара.

Несколько забегая вперед, сообщим, что смерть высокого лицавсе же произошла по основаниям не вполне естественным, и даже вполненеестественным, однако исполнено всё было до того ловко, что придратьсяказалось невозможным.

Учинили вскрытие, при котором присутствовали чуть не всегородские врачи. Определили causa mortis — разрыв сердечного мускула, и всеподписались под соответствующим документом. Затем обложили тело льдом,поместили в свинцовый гроб и отправили в Санкт-Петербург. Если тамошние докторапожелают перепроверить диагноз — ради Бога. А что из гостиничного нумера пропалнекий портфель, так то, может, слуги самого покойника и украли. Впрочем, всуматохе и неразберихе о портфеле как-то никто и не поминал.

Замысел здесь был весьма прост. Конечно, из столицы пришлютнового ревизора и, возможно, еще более сурового, но пока он будет добираться досего медвежьего закоулка, многие концы удастся спрятать, да и вообще, какгласит античная максима, ргае-monitus praemunitus, то есть «предупрежденныйвооружен».

Так бы всё и устроилось, если б не маленькая ошибка,допущенная губернскими хитрецами.

Для вящей приличности постановили провести расследование,ибо как же иначе — такой большой человек скоропостижно скончался. Дело поручилиПорфирию Федорину, рассудив, что следователь-правовед — оно и для отчетасолидно, и безопасно. Ни до чего мальчишка не докопается, поскольку зелен иникого в городе не знает.

Не ведая этой подоплеки, Порфирий Петрович взялся за работус пылом. Выяснил, что за два дня до кончины, ужиная в трактире, ревизоротравился несвежею рыбой. Умереть не умер, но сильно расхворался, и по семуповоду был у него Штубе, известнейший в городе лекарь, который пользовал игубернатора, и всех первых лиц.

Потребовал следователь немца на допрос. Тот явился, самоблагодушие. Точно так-с, говорит, не отпираюсь, имел честь лечить егопревосходительство. И преотлично вылечил. Прописал отличнейшие лекарствакоторые за полтора суток восстановили господина генерала в совершенном здравии.В доказательство Штубе предъявил собственноручную записку ревизора, писаннуюутром в день смерти. В письме ревизор благодарил за лечение и уведомлял, чтотеперь почти совсем уже здоров, лишь несколько ослаб.

Порфирий Петрович лекаря отпустил, а сам кое о чемпотолковал со слугами покойника, готовившимися отбыть в скорбное путешествие смертвым телом. Однако ничего подозрительного из их показаний, надо думать, недобыл, ибо на этом расследование закончилось.

Гроб увезли. Отцы города хорошенько подготовились кповторной ревизии, успокоились. Так миновал месяц.

Вдруг является наш Федорин к губернатору в полном мундире,при шпаге, и делает чрезвычайный доклад.

Так мол и так, ревизор-петербуржец злодейски умерщвленпроисками доктора Штубе. Был доктор у выздоравливающего в самый канун кончины,для последнего освидетельствования. Во избежание застоя внутренних жидкостейвыпустил из жилы три полные склянки крови, после чего велел выпить бутылкукрасного вина и принять речную ванну. От этих-то мер сердце у генерала илопнуло. Посему следствие нужно открывать заново, чтобы выяснить, сам лидействовал доктор или по чьему наущению.

Губернатор, которому Штубе был друг и первейшее доверенноелицо, поначалу не слишком встревожился. Ах, говорит, милейший ПорфирийПетрович, молоды-зелены вы, по горячности сердца чрезмерно увлекаетесь. Не могКарл Иваныч пациенту дурного насоветовать, ну а если и ошибся, то и на старухубывает проруха. От врачебной ошибки до злодейского умысла на государственнуюособу дистанция ого-го какая.

Ничего-с я не увлекаюсь, прехладнокровно ответствует емуПорфирий Петрович. Вот у меня письменные показания, взятые у камердинера икучера. Тут и про кровь, и про вино, и про речную ванну есть. А что доврачебной ошибки, так я запрос послал в Санкт-Петербургскую академию, и светиламедицинской науки пишут, что ни один лекарь никогда не стал бы ослабленномуболезнью человеку пускать кровь, а после, напоив вином, отправлять на купание вхолодной воде, ибо по всем законам науки от сего должен воспоследовать удар —чем и закончилось.

Здесь губернатор спокойствие утратил, схватился за сердце.Зачем, мол, по этакому нешуточному делу в академию написали самоуправно, сначальством не обсудив?

А Порфирий Петрович ему: я, ваше превосходительство, нетолько в академию, я и в министерство отписал, так что ожидайте уже неревизора, а самострожайшего уголовного расследования всей этой истории.

И начались с того дня для вчерашнего правоведа страшныевремена, продлившиеся полтора месяца, вплоть до самого прибытия столичнойкомиссии. Как только жив остался — одному Господу известно.

Сначала на него разбойники напали, посреди бела дня, прямона городской улице. Хотели следователю голову кистенем проломить. Федорин отних бежал, кое-как отмахивался тростью, кричал во все горло «караул!», даполиции поблизости не случилось, ни единого будочника. Хорошо, прохожиезаступились, выручили.

Но на том не кончилось. Очень вскоре некая девица, из тех, что,выражаясь языком паспортным, «живут от себя», вдруг подала на скромнейшегоПорфирия Петровича жалобу, что он ее будто бы обесчестил посредством насилия,и, главное, немедленно сыскались свидетели.