Сеть Видга тоже сплёл собственноручно, так, как то былопринято в Норэгр. Первым такую сеть сплел хитрейший из Асов. Тяжёлые рыбиныбились в скрученных кольцах, безуспешно пытаясь освободиться. Смирёнка ловкоподхватывала их под жабры и кидала на дощатое дно. Видга, довольный, смотрел,как липла к дереву прозрачно-серебряная чешуя. Его корабль понемногу свыкался сводой. Потом он переводил глаза на Смирёнку. Осенью он заплатит за неё мунд.Конечно, если вернётся живым.

Назад он грёб уже почти в темноте…

Вершины леса затопил мрак, и лишь облака ещё тлели холоднымотблеском дня.

Улов беспокойно ворочался под ногами. То тут, то тамвзвивались в отчаянных прыжках тугие чешуйчатые тела. Смирёнка со смехомбросалась ловить. Лодка раскачивалась, но это её не пугало.

Видга молча слушал её смех и думал о том, что до пожара неслыхал его ни единого раза. Кто там спрашивал мудреца, откуда берутся злыежёны, если все девушки так хороши?.. Тот, спрашивающий, наверняка не слыхал,как смеялась Смирёнка.

И не видел, как вдохновенно орудовал вёслами Видга, сидевшийна скамье гребца. И как стремительно летела по меркнувшей реке узкая, хищновытянутая лодка…

Вигдис дочь Рунольва наточила меч, подаренный ей ХаральдомКосматым. Она ещё не разучилась им владеть.

– Если уж Торгейр Левша повезёт на своём драккареприятелей вендов, то почему бы и Рунольвдоттир не пойти вместе с Виглафссонами…

Халльгрим в ответ посулился запереть жену, если она необразумится.

– Мачту мою сломало ветром, – сказал он ей. –Ещё не хватало теперь остаться и без старухи![1]

Как река, обтекающая остров, войско уходило из дому двумярукавами… Словене шли берегом, халейги готовили на кораблях паруса: их дорога –дорога лебедей и китов. Звали на корабль и конунга. Но Чурила отказался:

– Негоже. Голове с телом живой быть или погибать.

Урмане трогались в путь на день раньше остального войска.Когда уже всходили на корабли, Халльгрим приметил на берегу высокую седуюженщину с распущенными волосами. Она сидела на камне и молча смотрела наготовые отплыть драккары.

Виглафссон совсем не удивился бы, если бы вдруг подлетелидва ворона и замерли у неё на костлявых плечах…

– Кто это, конунг? – невольно понизив голос,спросил он Чурилу. Чурила ответил:

– Мы зовём её Помощницей Смерти. Она помогает жене,когда та хочет сопровождать умершего мужа.

Тут Хельги пробормотал что-то сквозь зубы, но что именно,никто не слыхал. Когда конунг попрощался и ушёл, а братья и Торгейр направилиськаждый к своему кораблю, Халльгрим спросил его:

– Что ты сказал там на берегу?

– Я сказал, – ответил Хельги спокойно, – что,если конунг погибнет, а я останусь жив, старой ведьме придётся зарезать сначаламеня. А Ас-стейнн-ки уже потом.

Халльгрим взбежал по веслу и громко велел поднимать якоря.И, как всегда перед дальней дорогой, взял у старого Олава рулевое колесо. Кактогда, в Торсфиорде, он не позволил себе ещё раз оглянуться на берег.

Но только теперь на его корабле, на третьем весле правогоборта, сидел не Видга, а Бёдвар Кривой…

Хельги тоже сам правил кораблём, отодвинув Бьёрна всторонку. И назад, на берег, не смотрел.

Солнцеликий Даждьбог пожелал испытать своих внуков задолгодо битвы…

Леса вокруг томились, не освежаемые ни ветерком. Самую землюмучила жажда, иссушавшая на корню даже мох. Людей и зверя спасали лесныеречушки. Деревья, ходить не умевшие, страдали молча, без стона, даже безшёпота. И лишь ветви тянулись к палившему небу, словно умоляя не губитьбезвинно…

– Пожара не приключилось бы, – отирали пот опытныемужи. И с тревогой поглядывали на солнце: не заволоклось ли зловещейсизо-дымной пеленой?

Тяжко было, но к Барсучьему Лесу они вышли в назначенныйдень.

Тут оказалось, что барсучане ещё не забыли, кто летосьизбавил их от беды. Чурилу встретили так, будто в мерянскую деревню пожаловалсам Бог Кугу Юмо. Шаев сын Шаева, старейшина, отправился показать словенскомукугыже городок, что по уговору достраивали на берегу.

Деревянная крепость, назначенная Халльгримовым урманам,показалась Чуриле равно доброй и для боя, и для мирного житья. Не за страхстроили, за совесть. Пока не вымрут в Барсучьем Лесу свидетели побоища, селениеиз-под кременецкой руки не уйдёт…

Мальчишка Чекленер, ныне кременецкий отрок, на соплеменниковпоглядывал свысока. Гордясь, показывал прыгающую рысь – княжеские знаки насбруе коня, на мече, на лёгкой, нарочно для него сплетённой кольчуге. Ипохвалялся: Бьёрн Олавссон, которого наверняка пришлют в барсучанский городок,вот уже полгода как женат на его, Чекленера, сестре.

Старые меряне, что ещё недавно отмахнулись бы не слушая,теперь внимали ему уважительно. С такой родней поди не посчитайся. Да и повидалон в Кременце, что не каждой седой бороде снилось…

А молодые только слюнки глотали. Двух дней не прошло, как кЧуриле явился Азамат:

– Возьми в войско, кугыжа… С тобой пойти хотим.

За его спиной переминались двенадцать румяных охотников,гордый цвет большого села.

– Беру, – сказал князь. Ибо не бывает лишних рукни на пашне, ни на пиру, ни на войне…

Ещё несколько дней он отвёл на то, чтобы дать людямотдохнуть, отдышаться после перехода, залечить стёртые ноги. В Барсучьем Лесуон предполагал встретить урман. Но время бежало – Халльгрим не появлялся…

– Узнали коня в рати! – бормотал Верхнийконец. – Ушёл, собака, на север к себе ушёл!

Наконец решились подойти с тем к самому князю. Чурилаотмолчался. Выждав оговорённый срок, он повёл войско дале, на полдень. И невелел наказывать Видгу, когда он в кровь избил другого отрока, своегоровесника. Тот сглупу сказал при нём, что урман, мол, не след и ждать… Ясно, счужого языка брякнул. Неразумный отрок тот был из Верхнего конца.

Далеко, далеко назад отступило прощание с домом…

Всякий день Чурила объезжал войско и видел, как ратникимало-помалу втягивались в походный быт. От привала до привала они шлинеутомимым охотничьим шагом. Пот, перемешанный с пылью, окрашивал лица и кудрив одинаковую серую масть. На привалах они скидывали с плеч мешки, звякавшиебронями и топорами. Втыкали в землю тяжёлые копья. И река принимала всехподряд, не чинясь, не приглядываясь, боярин или холоп нагишом бросался соткоса!

А перед сном говорили о жёнах. И не удивляло, когдасварливая хозяйка вдруг представала перед умственным оком ненагляднойкрасавицей, ладушкой, словно впервые увиденной издалека…