— Но как же из Москвы доктор еще не приехал? —сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москвуза акушером, и его ждали каждую минуту.)

— Ничего, княжна, не беспокойтесь, — сказалаМарья Богдановна, — и без доктора всё хорошо будет.

Через пять минут княжна из своей комнатыуслыхала, что несут что-то тяжелое. Она выглянула — официанты несли для чего-тов спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несшихлюдей было что-то торжественное и тихое.

Княжна Марья сидела одна в своей комнате,прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, иприглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихимишагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее.Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась всвое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. Кнесчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ееволнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показаласьповязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствиезапрещения князя, не входившая к ней в комнату.

— С тобой, Машенька, пришла посидеть, —сказала няня, — да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечьпринесла, мой ангел, — сказала она вздохнув.

— Ах как я рада, няня.

— Бог милостив, голубка. — Няня зажгла передкиотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгуи стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно,вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах домабыло разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья,сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданияхродильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими;никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности ипочтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была однакакая-то общая забота, смягченность сердца и сознание чего-то великого,непостижимого, совершающегося в эту минуту.

В большой девичьей не слышно было смеха. Вофициантской все люди сидели и молчали, на готове чего-то. На дворне жглилучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету ипослал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? — Только скажи: князь приказалспросить что? и приди скажи, что она скажет.

— Доложи князю, что роды начались, — сказалаМарья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложилкнязю.

— Хорошо, — сказал князь, затворяя за собоюдверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя,Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, чтокнязь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо,покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, непоправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее вмире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания исмягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто неспал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зимакак будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега ибураны. Навстречу немца-доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и закоторым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, быливысланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.

Княжна Марья уже давно оставила книгу: онасидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностейзнакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из-под платка, нависящий мешочек кожи под подбородком.

Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосомрассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное отом, как покойница-княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянскойбабой-молдаванкой, вместо бабушки.

— Бог помилует, никогда дохтура не нужны, —говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (поволе князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и,отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом,снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла кокну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ееплатка и седыми, выбившимися прядями волос.

— Княжна, матушка, едут по прешпекту кто-то! —сказала она, держа раму и не затворяя ее. — С фонарями, должно, дохтур…

— Ах Боже мой! Слава Богу! — сказала княжнаМарья, — надо пойти встретить его: он не знает по-русски.

Княжна Марья накинула шаль и побежаланавстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, чтокакой-то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбикеперил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганнымлицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Ещепониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплыхсапогах. И какой-то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорилчто-то.

— Слава Богу! — сказал голос. — А батюшка?

— Почивать легли, — отвечал голос дворецкогоДемьяна, бывшего уже внизу.

Потом еще что-то сказал голос, что-то ответилДемьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидномуповороту лестницы. «Это Андрей! — подумала княжна Марья. Нет, это не можетбыть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, какона думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показалисьлицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это былон, но бледный и худой, и с измененным, странно-смягченным, но тревожнымвыражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.

— Вы не получили моего письма? — спросил он, ине дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не моглаговорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался сним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опятьобнял сестру. — Какая судьба! — проговорил он, — Маша милая — и, скинув шубу исапоги, пошел на половину княгини.