— Поцелуйте меня в задницу, — сказал Роберт Пильх,дезертир.

— Передайте господину Дийкстре, что я сожалею, —сказал Ян Леннер, агент, осужденный за взяточничество и разбой.

— Я не хотел… Я действительно не хотел, — зарыдал,покачиваясь на березовом пеньке, Иштван Игалффи, бывший комендант форта, снятыйс должности и поставленный перед трибуналом за деяния, которые допускал вотношении узниц.

Солнце, ослепительное, как расплавленное золото, взвилосьнад палисадом форта. Столбы шибеницы отбрасывали длинные тени. Над Дракенборгомвставал новый, прекрасный день.

Первый день новой эпохи.

Васконье ударил нагайкой по голенищу. Поднял и опустил руку.

Пеньки выбили из-под ног осужденных.

* * *

Все колокола Новиграда били, их глубокий и стонущий звонотражался от крыш и мансард купеческих домов, расплывался эхом по улочкам.Высоко взлетали шутихи и ракеты. Толпа ревела, орала, бросала цветы,подкидывала шапки, махала платочками, шарфами, флажками, да что там, дажештанами.

— Да здравствует Вольная Компания!

— Да здравствует!!!

— Да здравствуют кондотьеры!

Лоренцо Молля отдавал честь толпе, посылал поцелуипрелестным горожанкам.

— Если вознаграждать они будут так же щедро, какприветствуют, — перекричал он всеобщий гомон, — то мы — богачи!

— Жаль, — сказала, пересиливая спазм в горле,Джулия Абатемарко. — Жаль, Фронтин не дождался…

Они ехали шагом по главной улице города — Джулия Абатемарко,Адам «Адью» Пангратт и Лоренцо Молля — во главе компании, празднично одетой, почетыре в ряд, ровненько, так что ни одна из очищенных и прочесанных щетками доблеска лошадей не высовывала из строя носа даже на дюйм. Кондотьерские лошадибыли, как и их хозяева, спокойны и горды, не пугались выкриков толпы, лишь легкими,почти незаметными движениями голов реагировали на сыпавшиеся на них венки ицветы.

— Да здравствуют кондотьеры!

— Да здравствует «Адью» Пангратт! Да здравствуетСладкая Ветреница!

Джулия украдкой смахнула слезу, поймав на лету брошенную изтолпы гвоздику.

— Даже не мечтала… — сказала она. — Такойтриумф… Как жаль, что Фронтин…

— Романтическая ты натура, — улыбнулся ЛоренцоМолля. — Ты умиляешься, Джулия.

— Умиляюсь. Слушай команду! Равнение налево!

Солдаты выпрямились в седлах, повернули головы к трибуне иустановленным на ней тронам и креслам. «Вижу Фольтеста, — подумалаДжулия. — А вот тот, бородатый, пожалуй, Хенсельт из Каэдвена, а вот тотинтересный — Демавенд из Аэдирна… Та матрона, должно быть, королева Гедвига… Амолокосос, что рядом с ней, королевич Радовид, сын убитого короля… Бедныймальчишка…»

* * *

— Да здравствуют кондотьеры! Да здравствует ДжулияАбатемарко! Виват, «Адью» Пангратт! Виват, Лоренцо Молля!

— Да здравствует коннетабль Наталис!

— Да здравствует королева! Фольтест, Демавенд,Хенсельт… Да здравствуют!

— Да здравствует господин Дийкстра! — взревелкто-то, видать, подхалим.

— Да здравствует его святейшество! — рявкнули изтолпы несколько платных клакеров.

Кирус Энгелькинд Хеммельфарт, иерарх Новиграда, не без трудавстал, помахал толпе и дефилирующей армии ручкой, не очень вежливо повернувшисьзадом к королеве Гедвиге и несовершеннолетнему Радовиду, заслонив их при этомполами своего одеяния.

«Никто не крикнет» Да здравствует Радовид!" —подумал заслоненный солидным задом иерарха королевич. — Никто даже невзглянет в мою сторону. Никто не крикнет в честь моей матери. И даже невспомнит моего отца, не возгласит криком ему славу. Сегодня, в день триумфа, вдни согласия, примирения, к которому отец, как ни говори, тоже причастен.Поэтому его и убили".

И тут он почувствовал затылком взгляд. Нежный, как что-тотакое, чего он не знал либо знал, но только в мечтах. Что-то такое, что былокак прикосновение мягких и жарких женских губ. Он повернул голову. Увиделвпившиеся в него темные, бездонные глаза Филиппы Эйльхарт.

«Погодите, — подумал королевич, отводя глаза. —Только погодите».

Тогда никто не мог предвидеть и угадать, что этоттринадцатилетний мальчик, не имеющий ни веса, ни значения в стране, которойуправляли Регентский Совет и Дийкстра, повзрослев, станет королем и, отплативвсем за нанесенные ему и его матери обиды, войдет в историю как Радовид ПятыйСвирепый.

Толпа выкрикивала приветствия. Под копыта кондотьерскихлошадей сыпались цветы.

* * *

— Джулия…

— Слушаю, «Адью».

— Выходи за меня. Стань моей женой.

Сладкая Ветреница долго не отвечала, приходя в себя отизумления. Толпа орала. Иерарх Новиграда, вспотевший, хватающий ртом воздухнаподобие огромного жирного сома, благословлял с трибуны горожан, парад, городи мир.

— Но ведь ты женат, Адам Пангратт.

— Я ушел от нее. Развожусь.

Джулия Абатемарко не отвечала. Отвернулась. Удивленная.Опешившая. И очень счастливая. Неведомо почему.

Толпа вопила и кидала цветы. Над крышами домов с хрустом идымом взрывались фейерверки.

Колокола Новиграда заходились стоном.

* * *

«Женщина, — подумала Нэннеке. — Когда я посылалаее на войну, она была девочкой. Вернулась женщиной. Уверенной в себе. Ощущающейсвою значимость. Спокойной. Сдержанной. Женственной.

Она выиграла эту войну. Не дала войне уничтожить себя».

— Дебора, — продолжала перечислять Эурнейд тихо,но уверенно, — умерла от тифа в лагере под Майеной. Мирру убилиэльфы-скоя'таэли во время нападения на лазарет под Армерией…

Катье…

— Говори, дитя мое… — мягко подбодрила Нэннеке.

— Катье, — откашлялась Эурнэйд, —познакомилась в госпитале с раненым нильфгаардцем. После заключения мира, когдаобменивались военнопленными, она пошла с ним в Нильфгаард.

— Я всегда утверждала, — вздохнула полнаяжрица, — что для любви нет ни границ, ни кордонов. А что с Иолей Второй?

— Жива, — поспешила заверить Эурнейд. — Она вМариборе.

— Почему не возвращается?