— Она не возвратится в храм, матушка, — тихосказала адептка, наклонив голову. — Она работает в больнице господина МилоВандербека, хирурга-низушка. Сказала, что хочет лечить. Что всю себя посвятитэтому. Прости ее, матушка Нэннеке.

— Простить? — покачала головойпервосвященница. — Я горжусь ею.

* * *

— Ты запоздал, — прошипела ФилиппаЭйльхарт. — Ты опоздал на торжество с участием королей. Какого черта,Сигизмунд! Твое пренебрежение к протоколам достаточно известно. У тебя не былонужды так нахально проявлять его. Тем более сегодня, в такой день…

— У меня были причины. — Дийкстра ответил поклономна взгляд королевы Гедвиги и осуждающее движение бровей иерарха Новиграда.Поймал взглядом кривую гримасу на физиономии жреца Виллемера и усмешку на лицекороля Фольтеста, достойном того, чтобы его профиль чеканили на монетах.

— Мне необходимо поговорить с тобой, Филь.

Филиппа подняла брови.

— Небось с глазу на глаз?

— Хорошо б. — Дийкстра едва заметноулыбнулся. — Впрочем, если пожелаешь, я соглашусь на несколькодополнительных пар глаз. Скажем, прекрасных глаз дам из Монтекальво.

— Тише, — прошипела чародейка улыбающимися губами.

— Когда можно получить аудиенцию?

— Я подумаю и дам знать. А сейчас оставь меня в покое.Здесь крупное торжество. Здесь великий праздник. Напомню, если ты сам этого незаметил.

— Великий праздник?

— Мы стоим на пороге новой эпохи, Дийкстра.

Шпион пожал плечами.

Толпа выкрикивала приветствия. В небо взметались ракеты,рассыпались огни фейерверков. Колокола Новиграда били, вещая о триумфе, ославе. Но звучали они как-то на удивление грустно.

* * *

— Подержи-ка вожжи, Ярре, — сказалаЛюсьена. — Проголодалась я, перекушу малость. Давай обмотаю тебе ремень наруке, я знаю, тебе одной неудобно.

Ярре чувствовал, как щеки ему заливает румянец стыда иунижения. Он еще не привык. Ему все казалось, будто всему миру нечего большеделать, как только пялиться на его культю, на подвернутый и зашитый рукав. Чтовесь мир думает только об одном: заметить увечье, а потом лицемерносочувствовать и неискренне сожалеть, а в глубине души брезговать им и считать,что он некрасиво нарушает красивый порядок своим убогим, наглым существованием.Что вообще смеет существовать.

Люсьена — нельзя было не признать — явно отличалась в этомот всего остального мира. Она не прикидывалась, будто ничего не замечает, в ееглазах не было признаков унизительного сочувствия и еще более унизительнойжалости. Ярре готов был признать, что светловолосая возница относится к немусовершенно естественно и вполне нормально. Но отгонял от себя эту мысль. Непринимал ее.

Потому что никак не мог привыкнуть воспринимать самого себянормально.

Везущая инвалидов телега скрипела и тарахтела. Послекраткого периода дождей наступила жара, пробитые военными обозами выбоины надорогах высохли и застыли гребнями и горбами фантастических форм, и телеге,которую тянула четверка лошадей, все время приходилось переваливаться через этивыбоины и колдобины. На самых больших выбоинах телега подскакивала, трещала,раскачивалась не хуже корабля во время шторма. Тогда искалеченные — в основномбезногие — солдаты ругались столь же артистично, сколь и жутко. А Люсьена —чтобы не свалиться — прижималась к Ярре и обнимала его, щедро одаривая своимволшебным теплом, удивительной мягкостью и возбуждающей смесью аромата лошадей,ремней, сена, овса и молодого, ядреного девичьего пота.

Телега соскочила в очередной ухаб. Ярре уже выбрал слабинузакрученных вокруг локтя вожжей. Люсьена, откусывая попеременно хлеб и колбасу,притулилась у его бока.

— Ну-ну, — заметила она его латунный медальон ибессовестно воспользовалась тем, что одна рука у него была занятавожжами. — И тебя тоже провели? Амулет-незабудка? Ох и пройдоха же тот,кто эти финтифлюшки выдумал. Большой был на них спрос во время войны, больше,чем на водку, пожалуй. И какое же там внутри имя девчачье, а ну, глянем…

— Люсьена. — Ярре залился пурпуром, чувствуя, чтоеще секунда — и кровь хлынет у него из щек. — Я должен тебя попросить…чтобы ты… не открывала… Прости, но это очень личное. Я не хочу тебя обижать,но…

Телега подпрыгнула, Люсьена прижалась, а Ярре замолк.

— Ци… рил… ла, — прочитала возница с трудом, новсе равно удивила Ярре, который никак не ожидал от деревенской девушки стольвыдающихся способностей.

— Она о тебе не забудет. — Люсьена защелкнуламедальон, отпустила цепочку, глянула на юношу. — Цирилла, стало быть. Еслидействительно любила. Чепуха все эти чары и амулеты. Ерунда и глупистика. Еслидействительно любила, то не забыла, была верной. И ждет.

— Этого? — Ярре поднял культю.

Девушка слегка прищурила глаза, голубые как васильки.

— Если по-настоящему любила… — твердо повторилаона, — то ждет, а все остальное — чепуховина чепуховая. Я-то знаю.

— Такой уж у тебя солидный в этом деле опыт? Таксказать, много ль ты экспериментировала?

— Не твое дело, — теперь настал черед Люсьены слегказарумяниться, — с кем и что у меня было. И не думай, будто я из тех,которым только мигни, и они уже готовы какие-то там сперементации на сеновалевытворять. Но что знаю — то знаю. Ежели парня любишь, то всего разом, а не почастям. И не имеет значения, если даже какой-никакой части недостает.

Телега подпрыгнула.

— Ты здорово упрощаешь, — проговорил сквозьстиснутые зубы Ярре, жадно вдыхая аромат девушки. — Здорово упрощаешь исильно идеализируешь, Люсьена. Не хочешь замечать одной мелочи. Пойми, для того,чтобы мужчина мог достойно содержать жену и семью, он должен быть, я так скажу,в полном комплекте! Калека на это не способен.

— Но-но-но! — резко перебила она. — Нечегосопли распускать. Голову тебе Черные не оторвали, а ведь ты головастый, головойработаешь. Ну чего уставился? Я — деревенская, но глаза-то у меня есть, да иуши тоже. Вполне хорошие, чтобы заметить такую мелочишку, как способ говоренияистинно господских и ученых. А к тому ж…

Она наклонила голову, кашлянула.

Ярре тоже кашлянул. Телега подскочила.

— А к тому ж, — закончила девушка, — слышалая, что другие говорили. Что ты, мол, писарь. И жрец из храма. Сам, значит,видишь, что рука-то… Тьфу, плюнуть и растереть.