— Какой афронт… — выдохнул иерархХеммельфарт. — Какой скандал… Это непростительно…

— Паршивые нелюди! — рыкнул жрец Виллемер.

— Прикиньтесь, будто не замечаете, — спокойнопосоветовал Фольтест.

— Нечего было экономить на продовольствии, — кислосказала Мэва, — и отказывать в снабжении.

Краснолюдские офицеры были серьезны и выдержанны, передтрибуной выпрямились и отдали честь, а вот фельдфебели и солдатыДобровольческой Рати показали свое отношение к сокращению ассигнований на Рать,осуществленному королями и иерархом. Одни, проходя мимо трибуны,демонстрировали королям согнутые в локте руки, другие изображали второй изсвоих любимых жестов: кулак с торчащим вверх средним пальцем. Этот жест в академическихкругах назывался digitus infamis.[76] Плебс называл его еще обиднее.

Появившиеся на лицах королей и иерарха пятна доказывали, чтооба эти названия им известны.

— Не надо было скупиться. Это их оскорбило, —повторила Мэва. — Краснолюды — гордый народец.

* * *

Ревун на Эльскердеге завыл, вой перешел в жуткое пение.Однако сидевшие у костра не повернули голов.

Первым после долгого молчания заговорил Бореас Мун:

— Мир изменился. Справедливость восторжествовала.

— Ну, насчет справедливости, конечно, перебор, —слабо усмехнулся пилигрим. — Однако я, пожалуй, соглашусь с тем, что миркак бы приспособился к основному закону физики.

— Интересно, — протянул эльф, — не об одномли и том же законе мы думаем?

— Любое действие, — сказал пилигрим, —вызывает противодействие.

Эльф прыснул, но это был вполне доброжелательный звук.

— Одно очко — в твою пользу, человек.

* * *

— Стефан Скеллен, сын Бертрама Скеллена, бывшийимперский коронер, встань. Высокий Трибунал вечной по милости Великого СолнцаИмперии признал тебя виновным в преступлениях и деяниях незаконных, а именно:государственной измене и участии в заговоре, имеющем целью предательскоепокушение на установленный порядок, а также особу его императорского величествалично. Вина твоя, Стефан Скеллен, подтверждена и доказана. Трибунал неусматривает смягчающих обстоятельств. Его наивеличайшее императорскоевеличество не соизволил воспользоваться правом помилования.

— Стефан Скеллен, сын Бертрама Скеллена, из залазаседаний ты будешь перевезен в Цитадель, откуда по истечении соответствующеговремени будешь выпровожден. Однако поскольку ты есть не что иное, какпредатель, ты недостоин ступать по земле Империи, а посему будешь уложен надеревянные волоки и на волоках оных лошадьми приволочен на площадь Тысячелетия.А поскольку как предатель ты воздухом Империи дышать недостоин, постолькубудешь ты на площади Тысячелетия рукою палача повешен за шею на шибенице междунебом и землею. И будешь там висеть до тех пор, пока не умрешь. Тело твое будетсожжено, а пепел развеян на четырех ветрах.

— Стефан Скеллен, сын Бертрама, предатель. Я,председатель Верховного Трибунала Империи, осуждаю тебя, в последний разпроизношу твое имя. С сей минуты да будет оно предано забвению.

* * *

— Получилось! Получилось! — крикнул, влетая в деканат,профессор Оппенхойзер. — Успех, господа! Наконец-то! Наконец! И все-такионо вертится! И все-таки оно действует! Действует! Оно действует!

— Серьезно? — спросил нагловато и довольноскептически Жан Ла Вуазье, профессор химии, прозванный студентамиУглеодородом.[77] — Этого быть не может. Интересно, а что именнодействует?

— Вечный двигатель!

— Perpetuum mobile? — заинтересовался ЭдмундБамблер, престарелый преподаватель зоологии. — Действительно? А вы непреувеличиваете, коллега?

— Нисколько! — воскликнул Оппенхойзер и подпрыгнулкозликом. — Ни капельки! Действует! Двигатель… э… движется! Я егозапустил, и он работает! Работает беспрерывно! Безостановочно! Постоянно! Навеки веков! Это невозможно рассказать, коллеги, это нужно увидеть! Идемте в моюлабораторию! Живее!

— Я завтракаю, — запротестовал Углеодород, но егопротест утонул в шуме и всеобщей спешке. Профессора, магистры и бакалаврыпоспешно накидывали на тоги плащи и делии, бежали к выходу, ведомыепродолжающим выкрикивать и жестикулировать Оппенхойзером. Углеодород показал имвслед digitus infamis и вернулся к своей булке с паштетом.

Группа ученых, по дороге разрастающаяся за счет все новых иновых желающих узреть плоды тридцатилетних усилий Оппенхойзера, быстропреодолела расстояние, отделяющее деканат от лаборатории известного физика. Ониуже вот-вот должны были открыть дверь, когда земля внезапно содрогнулась.Внезапно и ощутимо. Более того — весьма ощутимо. И еще более того — очень дажеощутимо.

Это был сейсмический толчок, один из серии толчков,вызванных разрушением замка Стигга, укрытия Вильгефорца. Разрушения,осуществленного чародейками. Сейсмическая волна дошла от далекого Эббинга дажесюда, в Оксенфурт.

Со звоном вылетело несколько стеклышек из витража нафронтоне Кафедры Изящных Искусств. С исчерканного неприличными словами цоколясвалился бюст Никодемуса де Боота, первого ректора Академии. Со стола вдеканате свалилась кружка с травяным настоем, которым Углеодород запивал булкус паштетом. Свалился с паркового платана студент первого курса физическогофакультета Альберт Цвейштейн, забравшийся на дерево, чтобы покрасоваться передстудентками-медичками.

A perpetuum mobile профессора Оппенхойзера, его легендарныйвечный двигатель, крутанулся еще раз-другой и остановился. На веки веков.

И уже никогда больше его никому запустить не удавалось.

* * *

— Да здравствуют краснолюды!