Телега какое-то время не подпрыгивала, но Ярре и Люсьена,казалось, вовсе этого не замечали. И им это вовсе не мешало.

— Надо ж, — сказала она после долгогомолчания. — Везет мне на ученых. Был один такой… Когда-то… Подъезжал…Ученый был и в академиях учился. По имени одному можно было усечь.

— И как же его звали?

— А Семестром…

— Эй, девка! — закричал у них за спиной ефрейторДеркач, здоровенный и угрюмый, покалеченный во время боев за Майену. —А-ну, стрельни-тко коняг бичом над задницами, ползет твоя фура словно сопля постене!

— Будто черепаха, — добавил другой калека,почесывая выглядывающую из-под отвернутой штанины культю, на которойпоблескивали пятна затянувшихся рубцов. — Осточертела уже энта пустошь! Покорчме затосковал, потому как, взаправду говоря, пива хоцца. Нельзя ль порезвееехать-то?

— Можно. — Люсьена обернулась на козлах. — Нотолько ежели на колдобине ось иль ступица полетят, то неделю, а то и две непиво, а воду дождевую да сок березовый лакать будете, подводы ожидаючи. Сами неуйдете, а я вас на закорки не возьму.

— А жаль, — осклабился Деркач. — Потому какмне по ночам снится, что ты меня на себя громоздишь. Со спины, то бишь с заду.Я так шибко люблю. С заду-то! А ты, девка?

— Ах ты, голяк хромой! — взвизгнулаЛюсьена. — Хрен вонючий! Ты…

Она осеклась, видя, как лица сидящих на телеге инвалидовнеожиданно покрываются мертвенной бледностью.

— Матка, — заплакал кто-то. — А так недалечебыло до дому…

— Пропали мы, — сказал Деркач тихо и совсем безэмоций. Просто отмечая факт.

«А говорили, — пронеслось у Ярре в голове, — чтоБелок больше нет. Что уже всех перебили. Что уже, как они выразились, «эльфийвопрос решен».

Конников было шестеро. Но при внимательном взгляде сталоясно: шесть было лошадей, а конников — восемь. Две лошади несли по паревсадников. Все ступали как-то жестко, неровно, низко опустив головы. Выгляделискверно.

Люсьена громко выдохнула.

Эльфы приблизились. Выглядели они еще хуже, чем их лошади.

Ничего не осталось от их заносчивости, от их отработаннойвеками высокомерности, харизматической инности. Одежда, обычно элегантная икрасивая даже у партизан из команд Белок, была грязной, рваной, покрытойпятнами. Волосы, краса и гордость эльфов, растрепаны, свалялись от липкой грязии запекшейся крови. Большие глаза, обычно надменно лишенные какого-либовыражения, стали безднами паники и отчаяния.

Ничего не осталось от их инности. Смерть, ужас, голод имытарства привели к тому, что они стали обыкновенными. Слишком обыкновенными.

Перестали вызывать страх.

Несколько мгновений Ярре надеялся, что эльфы проедут мимо,просто пересекут тракт и исчезнут в лесу по другую сторону, не удостоив телегуи ее пассажиров даже взглядом. И останется от них только этот совершенно неэльфий, противный, отвратительный запах, запах, который Ярре знал слишком дажехорошо по лазаретам, — запах мучений, мочи, грязи и гниющих ран.

Они миновали их не глядя.

Не все.

Эльфка с темными, длинными, слипшимися от засохшей кровиволосами задержала лошадь у самой телеги. Она сидела в седле неуклюжеперекосившись, оберегая руку, висящую на пропитавшейся кровью перевязи, вокругкоторой кружили и звенели мухи.

— Toruviel, — сказал, повернувшись, один изэльфов. — En'ca digne, luned.

Люсьена моментально сообразила, поняла, в чем дело. Поняла,на что эльфка смотрит. Крестьянка, она с детских лет свыклась с притаившимся зауглом халупы синим и опухшим призраком голода. Поэтому отреагировалаинстинктивно и безошибочно. Протянула эльфке хлеб.

— En'ca digne, Toruviel, — повторил эльф. Лишь унего на правом рукаве запыленной куртки серебрились молнии бригады «Врихедд».

Инвалиды на телеге, до той минуты окаменевшие и застывшие отужаса, вздрогнули, словно возвращенные к жизни магическим заклинанием. В ихпротянутых эльфам руках как по мановению волшебной палочки появились краюхихлеба, кусочки круглого сыра, солонины и колбасы.

А эльфы, впервые за тысячи лет, протянули руки людям.

А Люсьена и Ярре были первыми людьми, видевшими, как эльфкаплачет. Как давится рыданиями, даже не пытаясь вытирать текущие по грязномулицу слезы. Тем самым полностью отрицая утверждение, будто у эльфов вообще нетслезных желез.

— En'ca digne, — ломким голосом повторил эльф смолниями на рукаве.

А потом протянул руку и взял хлеб у Деркача.

— Благодаря тебе, — сказал он хрипло, с трудомприспосабливая язык и губы к чужому языку. — Благодаря тебе, человек.

Спустя немного, увидев, что все уже кончилось, Люсьеначмокнула лошадям, щелкнула вожжами. Телега заскрипела и затарахтела. Всемолчали.

Было уже здорово к вечеру, когда тракт заполнилсявооруженными конниками. Командовала ими женщина с совершенно седыми, короткоостриженными волосами и злым, суровым лицом, обезображенным шрамами, один изкоторых пересекал щеку от виска до краешка рта, а другой подковкой охватывалглазную впадину. У женщины не было значительной части правой ушной раковины, аее левая рука пониже локтя оканчивалась кожаным цилиндром с латунным крючком,за который были зацеплены поводья.

Женщина, осматривая их злым, полным застывшей мстительностивзглядом, спросила об эльфах. О скоя'таэлях. О террористах. О беглецах,недобитках команды, рассеянной два дня тому назад.

Ярре, Люсьена и инвалиды, избегая взглядов беловолосой иодноглазой женщины, неразборчиво отвечали, что-де, нет, никого не встречали иникого не видели.

«Врете, — думала Белая Райла, та, которая некогда былаЧерной Райлой. — Врете, знаю. Из жалости врете.

Но это все равно ничего не значит и не меняет.

Ибо я — Белая Райла — жалости не знаю».

* * *

— Уррррааа! Да здравствуют краснолюды! Ура, БарклайЭльс!

— Да здравссствуууют!

Новиградская брусчатка гудела под коваными сапожищами служакиз Добровольческой Рати. Краснолюды шагали типичным для них строем, пятерками,штандарт с молотами реял над колонной.

— Да здравствует Махакам! Виват, краснолюды!

— Хвала им! Слава!

Неожиданно кто-то из толпы рассмеялся. Несколько человекподдержали. А через минуту хохот охватил уже всех.