Леандра кивнула.

– Это помогло мне прекратить самобичевание за то, что вовремя не вернулся в свою деревню. Подчас мы считаем, что чем больше способностей нам отпущено при рождении, тем больше шансов добиться чего-то большего в будущем, но… всё это самообман. Дарования не приносят счастья или успеха. Горе и радость таковы, каковы они есть, и ни от чего не зависят.

– Философично.

– Не хочу, чтобы ты меня жалела, – он упёрся в неё тёмным взглядом.

– Я вовсе не…

– Я видел выражение твоего лица там, на улице, и не хочу, чтобы ты жалела меня или терзала себя за то, что разрушила мою часть. Да, я утратил могущество и, видимо, стал тебе бесполезен, но сегодня на ринге я доказал, что смогу справиться и получить достаточно молитв, чтобы выжить. И ещё у меня есть… – он явно собирался что-то сказать, но оборвал себя. – Назовём это целью.

– Что же это за цель такая? – усмехнувшись, спросила Леандра и отвернулась. – Потому что если ты намекаешь на Неразделённую Общину, то с нею покончено и…

– Леа, если тебе требуется моё прощение, то я тебя прощаю.

Она засмеялась, поворачиваясь к нему, но сердце ёкнуло. В его искренних словах она услышала голоса Холокаи, Таддеуса, Тенили.

– Ты впадаешь в сентиментальность и сам не знаешь, что… Проклятие! – Леандра почувствовала резь в глазах, вырвала руку из ладони Дрюна и со злостью вытерла слёзы.

Дрюн, к счастью для него, промолчал. Если бы он открыл рот, Леандра способна была разрушить ему лицо. Но юноша тихо стоял рядом. Она вытерла щёки, потом сердито сжала его ладонь, их пальцы вновь переплелись. Если он собирается быть ласковым и всепрощающим, ему придётся делать это на её условиях, и никак иначе.

Однако Дрюн терпеливо ждал. Не сводя взгляда с залива, она почувствовала, как он стиснул её руку. Сердце вновь дало сбой, слёзы жгли глаза.

Леандра повернулась к нему. Он её обнял, и она ощутила тепло его тела, думая о том, что совершила и что потеряла. О своём недуге, снедающем тело.

– Мы столько всего наворотили, – вырвалось у неё. – Всё пошло прахом, и я не знаю…

Она разрыдалась. Мысли перестали быть словами, превратившись в первозданные краски горя и тоски. Дрюн баюкал её в объятьях. Прошла целая вечность, прежде чем слёзы иссякли, а с ними и ненависть к себе, и сожаления, словно прорвался нутряной нарыв.

– Спасибо, – пробормотала Леандра, не отнимая лица от груди Дрюна и покрепче прижав юношу к себе.

Его рубаха всё равно уже промокла от её слёз, решила она, одной каплей больше, одной меньше, без разницы. Дрюн не разжимал ласковых рук. Леандра помолилась Нике во славу мелких побед. Не бог весть что, конечно, но когда Дрюн выиграет следующий бой, то получит возмещение силам, которые теперь отдаёт ей, Леандре.

– Когда ты уже снимешь антилюбовное заклятие? – спросил он.

– Эллен его сняла перед тем, как я увидела тебя. Оно в книге, там, на кровати, – она махнула рукой, не поднимая лица.

– Благодарю за то, что ты это сделала.

– Надеюсь, моя болезнь не разыграется опять.

– Я тоже.

Они продолжали стоять, приникнув друг к другу.

– Что ты сказал?

– Да так, ничего особенного.

По её спине пробежали мурашки. Она знала, на что он намекает. С антилюбовным заклятием Леандра ничего не могла бы дать Дрюну в обмен на то, что он готов был дать ей.

Она подняла лицо, словно для поцелуя, и не успела открыть глаза, как он нежно прижался губами к её губам. Леандра жмурилась, позволяя своему сознанию исследовать и его живое тело, и его текст.

Они стояли долго, даже излишне долго на её вкус. Она нетерпеливо притиснулась к нему. Их следующий поцелуй стал чем-то большим. Дрюн приподнял Леандру, развернул, а она отстранилась от него, почти сопротивляясь.

Они упали на кровать, сорвав телами москитную сетку. Дрюн начал стягивать с Леандры рубашку, она рванула ворот его, потом оба освободились от ланготов. А затем… затем…

Она, измождённая и пресытившаяся, разметалась, положив голову ему на грудь.

– Не пойму, зачем мы ждали, пока у тебя не осталась всего одна пара рук? – сказала она, переводя дух.

Дрюн засмеялся и крепко обнял её. Их тела вспотели во влажном воздухе, но им было безразлично. Засыпая, он гладил её по спине, его ладонь двигалась всё медленнее и медленнее. Леандра хотела, было, пошутить над ним, но усталое сердце и саму её потянуло в сон. Какое-то время она ещё пыталась сопротивляться дрёме, затем сдалась.

Она ощущала каждое его предложение, каждый изгиб его тела. И тут обнаружила, что скомканная москитная сетка находится под нею, а над головой зудят комары.

Точно река вырвалась из узкого русла на океанский простор: её сознание расширилось. Леандра стала ветром, теребящим ветви баньяна за окнами поместья. Поваром, сжимающим порезанный палец. Матросом в заливе, стерегущим врагов. Сделалась целым семейством обезьян, высматривающих, чем бы поживиться на улочках позади рынка.

Сознание тянулось всё дальше и дальше, Леандра смутно понимала, что у неё начался приступ. С трудом припомнила свою недавнюю молитву Нике, не говоря уже о пророческом заклинании. И то, и другое вполне могло спровоцировать развитие болезни.

Она делалась камешками в городском канале, стайкой красно-зелёных попугайчиков, вспорхнувших с крыши, мальчиком, плачущим на церемонии кремации матери. В Наукаа она воплотилась в бродягу, рыщущего на пепелище в поисках кого-то, погибшего во время обстрела. В Баньяновом квартале стала имперским шпионом, накладывающим пиромантские тексты на здание. Леандра была городом. Леандра прекратила дышать.

Смертельный ужас охватил её, когда она поняла, что единственное её спасение – это антилюбовное заклятие в гримуаре, валяющемся на полу у кровати, а ближайший чарослов, способный вновь его наложить, – её мать.

Она ещё могла бы спастись, если бы Дрюн был чарословом, пишущим на нуминусе, или хотя бы заметил, что с ней происходит. Но тот уже глубоко спал. Лишь слегка пошевелился, видимо, подсознательно встревоженный её неподвижностью, но так и не проснулся.

Поняв, что ничего больше не может поделать, Леандра неожиданно успокоилась. Всё было кончено, и она вернулась в любимый город, стараясь воспринять его как можно полнее перед смертью.

Никодимус наблюдал, как одна волна его метазаклинания, подобно лавине праязыка, катится вниз по склону Ялаваты, а вторая, подхваченная ветром, взлетает к небу.

Какография не позволяла ему писать обычные заклинания, зато он был мастером метазаклинаниий, вернее, метачароломок, которые побуждали магический язык становиться более хаотичным и интуитивным.

Метазаклинание встраивалось в каждого человека или божество, которого касалось, укрепляя связь между человечеством и интуитивным магическим языком. Что в свою очередь поддерживало систему каменных ковчегов, преобразующих молитвы в божественный текст. На протяжении пятидесяти дней «заражённые» люди и боги будут, сами того не сознавая, воспроизводить метазаклинание Никодимуса, и оно, подобно поветрию, распространится по архипелагу.