Балоун не сдержался и всхлипнул.

— Постыдился бы, — с презрением сказалШвейк. — А ещё солдат!

— Да-а, если я не гожусь для войны! — захныкалБалоун. — Обжора я, ненасытный я, это правда. А ведь всё потому, чтооторвали меня от привычной жизни. Это у нас в роду. Покойник отец вПротивинском трактире бился об заклад, что за один присест съест пятьдесятсарделек да два каравая хлеба, и выиграл. А я раз поспорил, что съем четырёхгусей и две миски кнедликов с капустой, и съел. Бывало, после обеда захочетсязакусить. Схожу в чуланчик, отрежу себе кусок мяса, пошлю за жбаном пива и умнукилограмма два копчёного мяса. Служил у нас батрак Вомела, старый человек, такон мне всегда внушал, чтобы я этим не гордился и не приучался к обжорству. Он,мол, помнит, как дед рассказывал про одного обжору. Во время войны восемь летподряд не родился хлеб. Пекли тогда что-то из соломы и из льняного жмыха, акогда в молоко могли накрошить немного творогу, — ведь хлеба-то небыло, — это считалось большим праздником. Обжора-мужик помер через неделю,потому что его желудок к голоду был непривычен.

Балоун обратил печальный взор к небу.

— Но я верю, что господь бог хоть и наказует людей загрехи, но всё же совсем их своей милостью не оставляет.

— Господь бог сотворил обжор, он о них ипозаботится, — заметил Швейк. — Один раз тебя уже связывали, а теперьты вполне заслужил передовые позиции. Когда я был денщиком господинаобер-лейтенанта, он во всём на меня полагался. Ему и в голову не приходило, чтоя могу что-нибудь у него сожрать. Когда выдавали сверх пайка, он мне обычноговорил: «Возьмите это себе, Швейк» или же: «Чего там, мне много не нужно.Оставьте мне часть, а с остальным поступайте как знаете».

Когда мы жили в Праге, он меня посылал в ресторан за обедом.Порции там были очень маленькие, так я, чтоб он ничего плохого не вообразил,покупал ему на свои последние деньги ещё одну порцию, только бы он наелсядосыта! Но как-то он об этом дознался. Я приносил из ресторана меню, а он себевыбирал. Однажды он выбрал фаршированного голубя. Когда мне дали половинуголубя, я решил, что господин обер-лейтенант может подумать, будто другаяполовина съедена мной. Купил я ещё одну половину и принёс домой такую царскуюпорцию, что господин обер-лейтенант Шеба, который в тот день искал, где бы емупообедать, и зашёл в гости к моему лейтенанту как раз в обеденное время, тоженаелся. А когда наелся, то заявил: «Только не рассказывай мне, что это однапорция. Нигде в мире ты не получишь по меню целого фаршированного голубя. Еслисегодня мне удастся стрельнуть деньги, то я пошлю за обедом в этот твойресторан. Сознайся, это двойная порция?» Господин обер-лейтенант попросил меняподтвердить, что деньги были отпущены на одну порцию: ведь не знал же он, что вэтот день у него будут гости! Я подтвердил. «Вот видишь! — сказал мойобер-лейтенант. — Но это ещё пустяки. Недавно Швейк принёс на обед двегусиные ножки. Представь себе: лапша, говядина с сарделевой подливой, двегусиные ножки, кнедликов и капусты прямо до потолка и, наконец, блинчики».

— Та-тта-тата! Чёрт подери! — облизывался Балоун.

Швейк продолжал:

— Это явилось камнем преткновения. Господинобер-лейтенант Шеба на следующий же день послал своего долговязого денщика в нашресторан. Тот принёс ему на закуску маленькую кучку куриного пилава, ну словношестинедельный ребёнок накакал в пелёночку, — так, ложечки две. Тутгосподин обер-лейтенант Шеба бросился на него: ты, мол, половину сам сожрал, атот знай твердит, что не виновен. Господин обер-лейтенант Шеба съездил ему поморде и поставил в пример меня: он, мол, вот какие порции носит господинуобер-лейтенанту Лукашу. На другой день этот невинно избитый солдат снова пошёлза обедом, расспросил обо мне в ресторане и рассказал всё своему господину, атот, в свою очередь, моему обер-лейтенанту. Сижу я вечером с газетой и читаюсводки вражеских штабов с поля сражения. Вдруг входит мой обер-лейтенант, весьбледный, и сразу ко мне — признавайся-де, сколько двойных порций купил в ресторанеза свой счёт; ему, мол, всё известно, и никакое запирательство мне не поможет.Он, мол, давно знает, что я идиот, но что я к тому же ещё и сумасшедший — этоему будто бы в голову не приходило. Я-де так его опозорил, что теперь у негоединственное желание застрелить меня, а потом себя. «Господинобер-лейтенант, — объясняю я. — Когда вы меня принимали в денщики, тов первый же день заявили, что все денщики воры и подлецы, а так как в этомресторане действительно давали очень маленькие порции, то вы и взаправду моглиподумать, что я такой же подлец, как и все, способный жрать вашу…»

— Господи милостивый! — прошептал Балоун, нагнулсяза чемоданчиком поручика Лукаша и скрылся с ним в глубине вагона.

— Потом поручик Лукаш, — продолжал Швейк, —стал рыться во всех карманах, а когда это ни к чему не привело, он вынул изжилетки серебряные часы и отдал их мне. Так растрогался! «Швейк, говорит, когдая получу жалованье, составьте счёт, сколько я вам должен. А часы эти — мойподарок. И в другой раз не будьте идиотом». Как-то раз нам пришлось очень туго,и я отнёс часы в ломбард…

— Что вы там делаете, Балоун? — вдруг воскликнулстарший писарь Ванек.

Бедняга Балоун поперхнулся от неожиданности. Он уже успелоткрыть чемоданчик поручика Лукаша и запихивал в рот его последнюю булочку.

* * *

Мимо станции, не останавливаясь, прошёл другой воинскийпоезд, битком набитый «дейчмейстерами», которых отправляли на сербский фронт.Они до сих пор не опомнились после восторженных проводов в Вене и без усталиорали:

Prinz Eugenius, der edle Ritter,

wollt` dem Kaiser wiedrum kriegen

Stadt und Festung Belegrad.

Er lies schlagen einen Brücken,

das man kunnt` hinüberrücken

mit der Armee wohl für die Stadt.[187]

Какой-то капрал с залихватски закрученными усами облокотилсяо плечи солдат, которые, сидя в дверях, болтали ногами, и высунулся из вагона.Капрал дирижировал и неистово кричал:

Als der Brücken war geschlagen,

das man kunnt` mit Stuck und Wagen

frei passier'n den Donauflus,

bei Semlin schlug man das Lager