Поручик Лукаш говорил как в лихорадке. Момент, когда онумолк, Швейк использовал для невинного вопроса:

— Прошу великодушно простить меня, господинобер-лейтенант, но почему я никогда не узнаю, что я такого ужасного натворил?Я, господин обер-лейтенант, осмелился вас спросить об этом единственно длятого, чтобы в будущем избегать подобных вещей. Мы ведь, как говорится, учимсяна своих ошибках. Вот, например, литейщик Адамец из Даньковки. Он по ошибкевыпил соляную кислоту…

Швейк не окончил, так как поручик Лукаш прервал егоповествование:

— Балбес! Ничего я не буду объяснять! Лезьте обратно ввагон и скажите Балоуну, пусть он, когда мы приедем в Будапешт, принесёт вштабной вагон булочку и печёночный паштет, который лежит внизу в моёмчемоданчике, завёрнутый в станиоль. А Ванеку скажите, что он лошак. Трижды яприказывал ему представить мне точные данные о численном составе роты. Сегоднямне эти данные понадобились, и оказалось, что у меня старые сведения, с прошлойнедели.

— Zum Befehl, Herr Oberleutnant,[186]— пролаял Швейк и не спеша направился к своему вагону.

Поручик Лукаш, бредя по железнодорожному полотну, бранил самсебя: «Мне бы следовало надавать ему оплеух, а я болтаю с ним, как сприятелем!»

Швейк степенно влез в свой вагон. Он проникся уважением ксвоей особе. Ведь не каждый день удаётся совершить нечто столь страшное, чтодаже сам не имеешь права узнать это.

* * *

— Господин фельдфебель, — доложил Швейк, усевшисьна своё место, — господин обер-лейтенант Лукаш, как мне кажется, сегодня вочень хорошем расположении духа. Он велел передать вам, что вы лошак, так какон уже трижды требовал от вас точных сведений о численном составе роты.

— Боже ты мой! — разволновался Ванек. — Задамже я теперь этим взводным! Разве я виноват, если каждый бродяга взводныйделает, что ему вздумается, и не посылает мне данных о составе взвода? Изпальца мне, что ли, высосать эти сведения? Вот какие порядки у нас в роте! Этовозможно только в нашей одиннадцатой маршевой роте. Я это предчувствовал, я таки знал! Я ни минуты не сомневался, что у нас непорядки. Сегодня в кухненедостаёт четырёх порций, завтра, наоборот, три лишних. Если бы эти разбойники сообщали,по крайней мере, кто лежит в госпитале! Ещё прошлый месяц у меня в ведомостяхзначился Никодем, и только при выплате жалованья я узнал, что этот Никодем умерот скоротечной чахотки в будейовицкой туберкулёзной больнице, а мы всё этовремя получали на него довольствие. Мы выдали для него мундир, а куда он делся— один бог ведает. И после этого господин обер-лейтенант называет меня лошаком.Он сам не в состоянии уследить за порядком в своей роте.

Старший писарь Ванек взволнованно расхаживал по вагону.

— Будь я командиром, у меня всё бы шло как по-писаному!Я имел бы сведения о каждом. Унтера должны были бы дважды в день подавать мнеданные о численном составе. Но что делать, когда наши унтера ни к чёрту негодятся! И хуже всех взводный Зика. Всё шуточки да анекдоты. Ты ему объявляешь,что Коларжик откомандирован из его взвода в обоз, а он на другой деньдокладывает, что численный состав взвода остался без изменения, как будтоКоларжик и сейчас болтается в роте и в его взводе. И так изо дня в день. А послеэтого я лошак! Нет, господин обер-лейтенант, так вы не приобретёте себе друзей!Старший ротный писарь в чине фельдфебеля — это вам не ефрейтор, которым каждыйможет подтереть себе…

Балоун, слушавший разиня рот, договорил за Ванека этоизящное словцо, желая, по-видимому, вмешаться в разговор.

— Цыц, вы там! — озлился разволновавшийся старшийписарь.

— Послушай-ка, Балоун, — вдруг вспомнилШвейк, — господин обер-лейтенант велел тебе, как только мы приедем вБудапешт, принести булочку и печёночный паштет в станиоле, который лежит вчемоданчике у господина обер-лейтенанта в самом низу.

Великан Балоун сразу сник, безнадёжно свесив свои длинныеобезьяньи руки, и долго оставался в таком положении.

— Нет его у меня, — едва слышно, с отчаяниемпролепетал он, уставившись на грязный пол вагона. — Нет его у меня, —повторил он отрывисто. — Я думал… я его перед отъездом развернул… Я егопонюхал… не испортился ли… Я его попробовал! — закричал он с такимискренним раскаянием, что всем всё стало ясно.

— Вы сожрали его вместе со станиолем, —остановился перед Балоуном старший писарь Ванек.

Он развеселился. Теперь ему не нужно доказывать, что нетолько он лошак, как назвал его поручик Лукаш. Теперь ясно, что причинаколебания численности состава «х» имеет свои глубокие корни в других «лошаках».Кроме того, он был доволен, что переменилась тема разговора и объектом насмешекстал ненасытный Балоун и новое трагическое происшествие. Ванека так и подмывалосказать Балоуну что-нибудь неприятно-нравоучительное. Но его опередил повар-оккультистЮрайда. Отложив свою любимую книжку — перевод древнеиндийских сутр «ПрагнаПарамита», он обратился к удручённому Балоуну, безропотно принимавшему новыеудары судьбы.

— Вы, Балоун, должны постоянно следить за собой, чтобыне потерять веры в себя и в свою судьбу. Вы не имеете права приписывать себето, что является заслугой других. Всякий раз, когда перед вами возникаетпроблема, подобная сегодняшней — сожрать или не сожрать, — спросите самогосебя: «В каком отношении ко мне находится печёночный паштет?»

Швейк счёл нужным пояснить это теоретическое положениепримером:

— Ты, Балоун, говорил, что у вас будут резать свинью икоптить её и что, как только ты узнаешь номер нашей полевой почты, тебе пришлютокорок. Вот представь себе, полевая почта переслала окорок к нам в роту и мы сгосподином старшим ротным писарем отрезали себе по куску. Ветчина так нампонравилась, что мы отрезали ещё по куску, пока с этим окороком не случилосьто, что с одним моим знакомым почтальоном по фамилии Козёл. У него была костоеда.Сначала ему отрезали ногу по щиколотку, потом по колено, потом ляжку, а если быон вовремя не умер, его чинили бы, как карандаш с разбитым графитом. Представьсебе, что мы сожрали твой окорок, как ты слопал печёночный паштет у господинаобер-лейтенанта.

Великан Балоун обвёл всех грустным взглядом.

— Только благодаря моим стараниям, — напомнилБалоуну старший писарь, — вы остались в денщиках у господинаобер-лейтенанта. Вас хотели перевести в санитары, и вам пришлось бы выноситьраненых с поля сражения. Под Дуклой наши три раза подряд посылали санитаров запрапорщиком, который был ранен в живот у самых проволочных заграждений, и всеони остались там — всем пули угодили в голову. Только четвёртой паре санитаровудалось вынести его с линии огня, но ещё по дороге в перевязочный пунктпрапорщик приказал долго жить.