Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И если творчество Шевченко определяется тем, что поэт был крепостным, зато аристократизм Кобылянской[1635], оказывается, совсем нельзя объяснить ее классовым происхождением. В. Винниченко у т. Шамрая фигурирует как марксист[1636].
Напрасно искать в разделе про литературу эпохи Октябрьской революции классовый дух, революционные события.
Ясность духа Эллана[1637], революционность его идей Шамрай связывает с влиянием модернизма.
В качестве вывода нужно сказать, что Шамрай в своем курсе боится давать классовые определения писателям, формальный метод преобладает над социологическим, поэтому эта книга объективно имеет пагубное влияние.
А. Финкель: «Потебня и история литературы» – первая статья Шамрая, и ее нужно рассматривать с позиции того времени (1923 год). Хоть статья призвана обозначить роль Потебни в литературоведении, Шамрая интересуют те идеи, которые, по его мнению, логично следуют из науки Потебни. Шамрай приписал Потебне то, чего он не говорил и не мог сказать и что принадлежит самому Шамраю. Главным тогда была борьба между формализмом и марксизмом. Шамрай выступает одновременно и против формализма, и против марксизма, неверно понимая и тот и другой, и стремится их объединить. Антиисторический по своему характеру формализм Шамрай хотел положить в основу истории литературы. Чистый nonsense! А марксизм он отождествляет с механистическими течениями. Литературное произведение Шамрай сводит к слову согласно потебнианской триаде – внешняя форма, внутренняя форма и содержание – и вносит сюда много путаницы. Уже у Потебни в установлении взаимосвязей между этими элементами было много метафизики, а Шамрай ее углубил. Вся система, которую Шамрай навязывает Потебне, есть эклектизм и некритическое восприятие Потебни.
В. Бойко: В своем докладе т. Шамрай не вспомнил статью «Формальный метод в литературоведении»[1638], которая появилась в «Червоном шляхе» за 1926 год. Шамрай ошибается, когда говорит, что он чисто технически воспринимает формальный метод, без философии. В упомянутой статье он защищает формализм от обвинений в контрреволюционности. Шамрай считает, что, наоборот, формализм участвует в создании пролетарского искусства, поскольку формалисты изучают «язык улицы». Далее следует обоснование формализма как литературоведческого метода; он должен быть далек от злобы дня; научный метод в литературоведении – это и есть формализм, поскольку литературное произведение состоит из двух моментов – формального и идеологического, которые не могут смешиваться; науке о литературе не нужна идеология – она изучает только форму.
Не свободен еще тут Шамрай и от потебнианства: он считает, что задание историка литературы – установить связь между «внутренней и внешней формой».
Совсем неверна мысль Шамрая про естественное развитие литературных форм. В своем докладе он сказал: «то, что сделал формалист, может использовать марксист-литературовед, но опровергнуть это он не сможет». Такое утверждение говорит о том, что Шамрай и сегодня считает свои формалистские писания вкладом в марксистское литературоведение, что марксизм он рассматривает только как дополнение к своему формализму. Если в этом состоит суть «кризиса», о котором он тут говорит, то этот «кризис» совсем не определяет разрыв с формализмом и переход на марксистские позиции. Шамрай полагает надежды не на марксистскую методологию, а на немецкую науку – Сиверса и его учеников. В России умеют прислушиваться к «мудрым немцам», и поэтому формализм первой фазы является для русских формалистов уже пройденным этапом. Шамрай считает, что дальнейший прорыв в научном литературоведении сделает «немецкая наука».
Шамрай ничего не сказал про то, как объективистские тенденции проявлялись у него в прошлом. Когда он говорит, что пришел к марксистскому методу в силу внутренней необходимости, это и есть то самое формалистское имманентное развитие. Шамрай ошибается, думая, что это может произойти без переоценки собственных идеологических позиций. Шамрай еще до конца не додумал свою нынешнюю позицию.
Л. Чернец: Нужно рассматривать не отдельные фактические ошибки А. Ф. Шамрая, а необходимо на должном принципиальном уровне рассматривать целый комплекс методологических взглядов исследователя, значит [нужно рассматривать] и мировоззрение, которое проявляется через методологию. Его необходимо определять не только с помощью литературоведческих понятий, но и найти ему соответствующие, конкретные классовые определения.
К большому сожалению, в своем самокритическом выступлении т. Шамрай этого не раскрыл, не показал глубокого осознания своих формалистских концепций, в основе которых лежит идеалистическая суть, и не показал того, что со всем своим «объективизмом» он боролся против марксистского литературоведения, что его позиция и работы являются ярким проявлением классово враждебного пролетарской науке о литературе – буржуазного литературоведения.
Кратко рассмотрим этапы развития литературоведческой деятельности А. Ф. Шамрая, чтобы отметить характерные черты его методологии.
Первые выступления аспиранта Шамрая 1924 года – работа о Потебне («Потебня и методология истории литературы») и развернутая рецензия на книгу Зерова («На пути к объективной истории украинской словесности»[1639]) характеризуются, с одной стороны, отрицанием вульгарных марксистов, с другой – крайних формалистов. Мол, Фриче, Коряк упрощают и вульгаризируют проблемы литературы.
Центральной группой, по мнению Шамрая, являются Чужак, Арватов, Винокур, как он говорит: «характеризируя современные литературно-критические направления, мы специально не отметили этого направления, которое станет в итоге центральным»[1640].
Путая и искажая истинные взгляды Потебни, он стремится сделать его основоположником этой школы.
С другой стороны, украинский формализм отличается от русского еще и тем, что вместе с формалистским опытом сочетается определенное заимствование у Ефремова его национальной идеи как стержня литературного процесса. Даже в то время молодой исследователь не скрывал своего отношения к Ефремову как к признанному мэтру.
Шамрай говорит так: «с некоторого времени можно заметить разные и нередкие нападки на „Историю украинской литературы“[1641] С. Ефремова. Безусловно, с сегодняшней точки зрения некоторые ее основные положения потеряли свою объективность, но было бы несправедливым ее („Историю“) отвергать, не оценив ее чисто объективного значения»[1642], и далее: «для нас она ценна как смелый шаг вперед в сравнении с приведенными работами в определении фундамента историко-литературного процесса на Украине»[1643].
В то же время бездумно восхваляется книга его соратника Зерова. «Книгу Зерова нужно считать несомненным шагом вперед в определении общих факторов историко-литературного процесса начала ХІХ века, во-первых, в ней мы видим современную трактовку исторического развития, а во-вторых (и это главное), пристальную работу над анализом историко-литературных фактов, подтверждающих эту трактовку»[1644].
Таким образом, уже этот этап развития исследователя характеризуется чертами форсоцевства с некоторыми специфически украинскими особенностями; характеризуется тем «объективизмом», про который так остро высказался Блакитный[1645], характеризуется борьбой с представителями марксистского литературоведения под видом научного обоснования.
Следующий шаг, высшая ступень – 1926 год, когда выходит несколько работ А. Ф. Шамрая, статьи «О формальном методе», о творчестве С. Васильченко, творчестве Кобылянской, «Украинская литература».
