баба Маша продавала ее в поселке, где все хорошо знали и глубоко уважали эту колоритную пару.

— Здравствуйте! — поздоровался я с рыбаками, устраиваясь на уступе скалы неподалеку от деда Гордея.

Пенсионер в газетном колпаке пропустил мое приветствие мимо ушей, а пожилой интеллигент молча кивнул, не отрываясь от приготовления прикорма для рыбы или, как его именовали в Запорожье, — закрыхи.

— Здравствуй, милок, коли не шутишь. А твой напарник почему не здоровается? — спросил дед Гордей, сурово глядя на Витьку.

— Здравствуйте, — поспешил исправиться Витька.

— То-то, — сказал дед. — Здоров будь, сорванец. В школу еще не ходишь?

— Во второй класс перешел! — встрепенувшись, ответил Витька.

— Ууу, почти академию закончил, а здороваться не научился, — пробурчал дед, поправляя удочку. — Чего, Генка, ловить собрался, а?

— Хочу на блесну попробовать, — ответил я, готовя спиннинг.

— А умеешь? — с задоринкой в голосе спросил дед.

— А что тут уметь? — искренне удивился я.

— Ну-ну, попробуй, родименький, — сказал дед, ухмыляясь из-под шляпы.

Я стал на уступ и лихо взмахнул удилищем. «Ррррр…», затрещала катушка, а блесна, к моему удивлению, полетела не в воду, а вдоль берега, едва не зацепив деда Гордея.

— Легче ты, тить-твою разэтак! Все удочки поспутываешь! — возмутился дед.

Чтобы не спутать дедовы удочки, я стал карабкаться по уступам, держа удилище высоко над головой. Мне хотелось стать напротив места, куда упала блесна, и смотать леску на катушку, не задев удочек деда Гордея.

— Не торопись, Генка. А то, не ровен час, ишшо сорвесси. Давай помогу. Дай сюды твое yдилишшэ. Во как надо сматывать, смотри.

Дед выключил трещотку и спокойно смотал леску.

— Ты бы на лужку или где в безлюдном месте сначала попробовал. А то так — решил, что сразу сумеешь. Всему, Генка, учиться надо. А блесню кидать — это, милок, мастерство не абы какое. Гляди, как это делается, — сказал дед и мастерски взмахнул удилищем. Сверкнув на солнце, серебристая блесна описала в воздухе дугу и шлепнулась в воду чуть не на середине Днепра. Не спеша, дед смотал леску на катушку и, снова включив трещотку, протянул мне спиннинг.

— Понял, как надо? Пойди вон туда, наверх. Там открытое место, низкая трава и народу нету. Поучись там маленько, а потом сюды приходи. Да трещотки зря не включай. Это тормоз. А сейчас знаешь, как все делають? Железо мягкое, враз сработается и будеть ни туды, ни сюды. Пальцем тормозить учись. Сильно не отпускай, а то «борода» получится. Это когда мясина клубком завертится. Трудно потом распутывать, долго, — поучал дед.

— Здорово вы, дедушка Гордей, блесну бросаете. Вы же коропятник. Где вы научились? — наивно поинтересовался я.

— Это верно, сейчас — коропятник. Но на веку, как на долгой ниве — всего повидать доводится. Ну, иди, поучись. Смотри только, малому глаз ненароком не выдерни. А вешшычки ваши пусть тут полежать. Я присмотрю.

— Да дед Гордей — он у нас на все руки мастер, — с издевкой сказал дремавший до той поры пожилой рыбак.

— Ну вот! — недовольно буркнул в ответ дед Гордей.

— Дед Гордей! А что значит это твое «вот»? — продолжал заедаться пенсионер.

— Дали ему год! Отсидел ён двенадцать месяцев и вышел досрочно — по амнистии, — ответил дед.

— Вместо года — двенадцать месяцев, и по амнистии? Это как? — цеплялся рыбак.

— Да вот так — хватил на пятак, с катушек — бряк, в землю носом — тык, тут ему и «кирдык», — незамедлительно ответил дед Гордей.

— Дед, да ты что, обиделся? — подначивал противный пенсионер.

— На обиженных Богом не обижаются! — ответил дед, не задумываясь.

— Ты это к чему?

— Да все к тому, чтоб в колонну по одному!

Дед достал красную пачку «Примы» и закурил, давая понять, что «состязание остряков» закончено в его пользу.

— Дед, что ты все время куришь да куришь? Как паровоз дымишь! Ветер вон — прямо на пацанов несет. Да и до нас тоже доносит. А мы с профессором некурящие. Хоть и далековато от тебя, но все равно неприятно. Кроме того, курить — здоровью вредить! Хоть о себе подумай, что ли, — никак не унимался пенсионер.

Дед опять не полез в карман за словом:

— Уж ты и открыл мне глаза. Курить — здоровью вредить, а не курить — государству вредить. Так тогда ж за вредительство посадють! Из двух зол надо меньшее выбирать, голубь ты мой сизокрылый.

— Ладно, дед, не осли, — сказал пенсионер с некоторым раздражением.

Но дед и тут не остался в долгу:

— Свинья-то со зла и мудреца — за осла! — многозначительно изрек он.

— Он, Гордей Филиппович, верно сказал: курение вызывает рак легких, — вмешался молчавший до этого интеллигент.

— А ты вот, как профессор, и скажи мне, это ишшо откуда кому ведомо? — спросил дед.

— Ученые доказали, — ответил профессор.

— И как же они это сделали? — не отставал дед.

— Очень просто. По данным историй болезни установили, что заболевшие раком легких все или почти все были курящими. Думаю, что против этого и вы возражать не станете, — заключил профессор.

После очередной крепкой затяжки дед Гордей хитро улыбнулся и с едкостью возразил:

— Да так я табе докажу, что рак у людей от молока! Ведь все умершие от рака обязательно молоко пили. Ишшо сколько!

Все, кроме пенсионера, расхохотались.

— Ну, дед! Никто ему не указ. Профессор тебе говорит, умный человек! А ты и ученому перечишь. Постеснялся бы равняться с ним! — искренне возмутился пенсионер.

— А кто сказал, что профессор умнее простого мужика? Такого, как я, например? Чем вот ён умнее мене, а? — не сдавался дед.

— Да знает он в тысячу раз больше, чем мы с тобой вместе взятые. Вот и все, дед! — наступал пенсионер.

— А знатье — это-ть ишшо не ум, — невозмутимо возразил дед.

— Что же тогда такое ум, по-твоему?

— Возьми ты два учителя в школе, — сказал дед, подняв кверху длинный и желтый, как восковая свечка, указательный палец. — Нехай один знаеть всю арифметику на память. Все там, что в ней есть написано. А другой — грамматику всю до последней буквы. И тоже на память. А все прочее нехай обое знають одинаково. Только тот, что арифметику — не знаеть грамматики, а тот, что грамматику — ничего по арифметике. Можешь сказать, который из них умнее?

— Одинаково! — вмешался, я.

— Пожалуй, тот, который по арифметике, будет умнее, — немного помолчав, вставил пенсионер, — она сложнее и важнее грамматики.

— Это ты так потому, что сам из грамматики так-сяк кое-что чуток ишшо припоминаешь, а в арифметике ни бельмесы не петраешь. Ён знаеть одно, а я — другое, о чем ён