Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Таких друзей — за хвост, да в музей, — улыбаясь во весь рот, ответил Гаврюша. — Я и начистил, я и нажарил картошки, я вам и на дом доставил, а вы, тунеядцы, не могли ни хлеба нарезать, ни огурцов из банки достать. Все вам подай, прими да принеси. Генка, пойди хоть чайник поставь.
— Это мы в два счета — раз и квас! — ответил я, снимая со шкафа закопченный чайник, отяжелевший от толстого слоя накипи.
Когда я вернулся из бытовки, на середине стола уже стояла дымящаяся сковородка с жареной картошкой, возвышающейся горой, как египетская пирамида. Рядом на газете лежали нарезанный хлеб и ломтики сала, стояла банка с солеными огурцами, которую пару дней тому назад поездом передали из села гаврюшины родители. Сашка поставил рядом трехлитровую банку с сахаром и, усаживаясь за стол, сказал:
— Вилки, ложки и чашки доставайте сами — каждый свою.
— Митя, садись с нами ужинать, — пригласил Гаврюша Баптиста, обнажая белоснежные зубы в добродушной улыбке от уха до уха.
— Спасибо, Гаврюша, — с серьезностью ответил Баптист, натягивая старомодную фуражку «паутинкой». — У меня есть свое. Так оно, знаешь, надежнее.
С этими словами он вышел из комнаты, а мы принялись дружно уплетать картошку, заедая хрустящими огурцами и обмениваясь шутками — удачными и неудачными. Лабунец обычно шутил грубо, прямолинейно, но очень метко и порой обидно. Гаврюшины шутки были легкими и безобидными, но, как правило, смешными и часто пошловатыми. Сашкины же шутки отличались исключительной утонченностью и колкостью. Так что смысл их порой не сразу доходил до Гаврюши, тем более до Лабунца, и мне иногда доводилось растолковывать им, что Сашка имел в виду, изрекая ту или иную остроту. Они жалили, как пчелы, причем в самое больное место. И чтобы избежать его шуток в свой адрес, его старались лишний раз не задевать.
В ту ночь Баптист вернулся позже обычного. Было около трех по полуночи, когда он бесцеремонно отворил дверь и, щелкнув выключателем, убедился, что света нет. Он распахнул дверь пошире, достал из чемодана свою настольную лампу-грибок, поставил на тумбочку и, вкрутив принесенную с собой лампочку, щелкнул кнопкой. Как он и предполагал, свет не включился.
Баптист потер ладони и тихо, но злорадно захихикав, вышел в коридор. В ночной тишине было отчетливо слышно, как он шел к распределительному шкафу.
— Гаврюша, ты спишь? — спросил я вполголоса.
— Конечно же, нет, — нервно ответил Гаврюша и, забыв о своей высокой коммунистической сознательности, крепко выругался. — Разве с нашим супостатом поспишь? Пришел, поднял возню, открыл дверь. Теперь до утра не усну…
— Ленька! Лабунец, ты спишь? Лабунец! Ленька! — позвал я.
— А?.. Генка? Чего тебе? — пробормотал Ленька спросонок.
— Баптист пришел, — сказал я, с трудом подавляя желание расхохотаться. — Пошел к рубильнику.
— Ну и мать его в тумбочку, — недовольно проворчал сонный Лабунец. — Пусть, паскудина гнойная, повозится. Я петли на дверце шкафа стальной проволокой перед сном закрутил. Просто так не размотает, дизентерия свистучая.
— Саня! Саня, проснись! — затряс я Сашкину голову за волосы, просунув руку между прутьев своей и его кроватей.
Сашка никак не прореагировал и продолжал крепко спать. Вечером он просил меня непременно его добудиться, когда Баптист явится. Уж очень хотелось ему посмотреть предстоящий комедийный спектакль. Сашка спал крепко всем на зависть — особенно Гаврюше и мне, так как мы оба спали исключительно чутко, просыпались от малейшего шороха и никогда не просыпали по утрам.
— Саня! Саня! Да пробудись же ты, зараза! Баптист пришел, сейчас кино будет! — говорил я, отчаянно теребя Сашку за волосы и отвешивая ему звонкие пощечины.
— М-м-м… — застонал Сашка, натягивая одеяло на голову.
— Да брось ты его, Генка, — проскрипел уже окончательно проснувшийся Лабунец. — Он все равно будет спать, и все тут. Эти его просьбы разбудить — пустая болтовня. Помолчи лучше, а то всю картину испортишь.
Но я не внял его увещеваниям и дернул Сашку за волосы с такой силой, что тот снова застонал:
— М-м-м… Что н-н-надо? Кхххто это?
— Сашка! Сашка! Баптист пришел! Просыпаться будешь? — старался я исполнить свое обещание.
— А… да ну его… — проскрипел Сашка, укутываясь одеялом с головой.
— Я же говорил, он все равно спать будет, — отозвался Лабунец. — Тихо. Баптист идет сюда. Молчок, спим…
Скрипнув дверью, вошел Баптист и щелкнул кнопкой выключателя настольной лампы. Но к его удивлению свет не зажегся. Он щелкал еще и еще, но безуспешно. Я лежал, затолкав себе в рот угол одеяла и корчась от беззвучного смеха. Гаврюша уткнулся лицом в подушку и так же беззвучно истерически хохотал.
— Ах, сволочи! — возмутился обескураженный Баптист. — Розетку, подлюки, испортили! Ну, ладно!
С этими словами он выкрутил из «грибка» лампочку, подвинул стул и взобрался на него, чтобы вкрутить лампочку в патрон под потолком. Он протянул к патрону руку и тут же ее отдернул, так как на его месте висел только цоколь с открытыми контактами, и вкручивать лампочку было некуда.
— Вот гады! — крикнул перепуганный Баптист, рефлекторно спрыгнув со стула. При этом он задел за край кровати Лабунца.
— Ну ты, харя сектантская! Чего будишь среди ночи, етит твою по голове? Чего прыгаешь, как жеребец? — недовольно пробасил из темноты Ленька, будто только что проснувшись.
— А не надо было мою розетку портить! Тогда бы я никому не мешал — тихонько включил бы свой «грибок», и все. И патрон разобрали! Меня чуть током не убило! Я утром в студсовет на вас заявлю! Вы меня смертельной опасности подвергли! Это подсудное дело! Понял, горилла Лабунецкая?! — вопил взбешенный Баптист.
— Митя, ты же своим поведением весь коллектив оскорбляешь. Вот я — готовился допоздна, лег спать, уснул, а ты пришел, устроил возню, разбудил. А мне завтра на первой паре лабораторку по ТОРу сдавать. Что я там соображать буду после бессонной ночи? А все из-за тебя, — попытался было устыдить его Гаврюша.
— А при чем я? Это вон — Лабунец мне диверсии каждый день делает. Его вразумляй, понятно? — оправдывался возмущенный Баптист.
— Да ты, псина смердючая, еще диверсий не видел! — отозвался из темноты Лабунец.
Баптист подошел к своей кровати, тяжело опустился на панцирную сетку и тут же вскочил в испуге, как ошпаренный, так как над его головой с треском ослепительно пыхнул электрический разряд, на мгновение осветив всю убогую обстановку комнаты, искаженное злобой лицо Баптиста и наши возмущенные физиономии. Только теперь я понял, зачем Лабунец
