Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лабунец был огромным увальнем, примерно одного роста с Гаврюшей, и очень любил шутить. При этом он имел юмор висельника и насмехался над кем только мог: подстраивал всякие штучки-дрючки соседям по комнате, по этажу, да и по общежитию вообще. Но меня не трогал — это было чревато неприятными последствиями. Я умел придумывать такие проделки, что от одной только мысли о том, что это можно сделать тебе, иным порой становилось дурно. Сам он часто пользовался моими идеями в этом плане, поэтому, как никто другой, знал что почем.
Сашка Латыщенко, мой лучший друг еще с первого курса, был у нас на особом счету. Это был добрый, безвредный, простодушный и умный парень, которому от нас с Лабунцом доставалось больше всех после Баптиста. Его отец был главным судмедэкспертом соседней области, а мать — главврачом одной из тамошних клиник, депутатом Верховного Совета СССР. Его родители были партийными и высокоидейными, и Сашка стремился непременно походить на них, над чем мы не могли не издеваться.
Кроме того, Сашку можно было легко убедить в чем угодно и сагитировать на какой угодно поступок. И мы с Лабунцом пользовались этой его слабостью в своих эгоистических интересах. Сколько вещей мы с Ленькой подбили его купить для наших шкурных нужд! А Сашка при этом был уверен, что следует своим собственным желаниям. Даже жениться мы его подбили из интереса. Но об этом речь пойдет позже.
Я, Сашка, Гаврюша и Баптист учились в одной группе, по специальности «радиотехника», а Ленька — в другой, по специальности «конструирование и технология производства радиоаппаратуры». Но программы наших специальностей различались в то время весьма незначительно. Конструкторам не читали теории электромагнитного поля и еще кое-каких теоретических дисциплин, а у нас было значительно меньше чертежных работ. И в этом была вся разница, но спорили мы по поводу специальностей до хрипоты. Ленька мастерски, изощренно хаял нашу специальность, а мы с Сашкой ее защищали и расхваливали, как могли. Но охаивать конструирование у нас никак не получалось.
***
На радиофаке труднее всего было удержаться на третьем курсе. В основном из-за ампировской кафедры. Впрочем, если честно, то это было не совсем так. Электронные и ионные приборы или по-студенчески просто «лампы» читались ампировской кафедрой уже на четвертом семестре, то есть на втором курсе. Но главный лектор-ламповщик Матвей Лазаревич Шноль был настолько добрым и мягким человеком, что в образ преподавателя такой грозной кафедры никак не вписывался. Поставить студенту двойку было для него непосильным делом. Списывальщиков он «не замечал», особенно когда списывали из его книги «Промышленная электроника». Наоборот, это было бальзамом на его добрую стариковскую душу. Правда, лабораторные работы даже по «лампам» были для нас сущей каторгой. На каждой из них приходилось делать по две-три тысячи измерений. А потом оформление. Графики и отчеты преподаватели — Шорина и Луганская — вынуждали нас оформлять безукоризненно. А потом вопросы при сдаче. Боже, какая это была пытка! Зато мы твердо знали, что к сессии зачеты будут у нас у всех, а на экзамене, в крайнем случае, можно будет списать из книги Матвея Лазаревича.
Но подошел третий курс, начались теоретические основы радиотехники или сокращенно ТОР, теория электромагнитного поля — сокращенно ТЭМП, а также распространение радиоволн и радиоизмерения. Там и лабораторки были похлеще, чем на «лампах», и об экзаменах ходили кошмарные легенды. Выполнить лабораторку по ТОРу за отведенные расписанием четыре часа не успевал почти никто. Приходилось дорабатывать в неурочное время. А потом оформлять и сдавать. Думаю, что семь кругов ада были сущей безделицей по сравнению с этими мытарствами, ниспосланными нам ампировской кафедрой.
В нашей общежитейской комнате все работы по оформлению этих самых лабораторок брали на себя в основном мы с Сашкой. А Гаврюша с Лабунцом стремились создать нам для этого благоприятные условия, чтобы потом благополучно все «передрать». Мы вдвоем садились за стол, обкладывались книгами, конспектами, логарифмическими линейками, миллиметровками, карандашами, лекалами и прочей мишурой и считали, чертили, рисовали, сверяли и спорили, не стесняясь в выражениях. Примерно к десяти, а то и половине одиннадцатого вечера мы заканчивали и, наспех подготовившись к другим предметам, шли в расширитель, где только начиналась вечерняя общежитейская жизнь. После окончания телепередач там «бросали кости», судачили о том о сем, хвастались своими любовными похождениями, рассказывали анекдоты и занимались каждый своим делом, не обращая внимания на остальных.
Мы же с Сашкой по окончании трудового дня чаще всего читали фантастику. Увлекались в основном произведениями зарубежных авторов, которые печатались в журналах «Техника — молодежи», «Знание — сила», «Вокруг света» или в приложении к нему — «Искателе», а также в отдельных книгах. Это было нашим любимым занятием. Потом обсуждали прочитанное. Мало кто понимал нас в этом плане. В основном над нами потешались, презрительно отшвыривали в сторону наше чтиво и говорили, что мы все еще не вышли из детского возраста.
В соседней комнате дни и ночи напролет резались в преферанс и курили так, что дым столбом стоял — хоть топор вешай. И при этом безбожно пили. Это были в основном второгодники, вернувшиеся из академотпусков или восстановленные после отчисления, и прочие бездельники, которых именовали «академиками». Некоторые из них проигрывали стипендию вперед на полгода и более. Благо, наш тогдашний декан Папа Шкиц, как мы его величали в кулуарах, стремился дать стипендию всем. На всех уровнях он утверждал, что учиться на радиофакультете много сложнее, чем на любом другом, и наши студенты получают двойки не оттого, что они страшные лентяи, а лишь потому, что в сутках всего двадцать четыре часа, а способности не у всех выдающиеся.
Конечно же, прав он был только отчасти. А в основном наши двоечники ничем не отличались от своих собратьев с других факультетов. Особенно это касалось пьяниц и преферансистов. И Папа Шкиц это прекрасно понимал. Мы с Сашкой тогда одинаково презирали и
