Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Особенно мы презирали рабов преферанса. Некоторые из них, проиграв свою стипендию на несколько месяцев вперед, постоянно жили в долг, в основном без отдачи. Как хищники на жертву, они накидывались на новичков, выклянчивая у них «взаймы» сколько было возможно, чтобы тут же проиграть и еще более приумножить свой карточный долг, который именовали «священным». Но зато долги, сделанные обманным путем под «честное слово — завтра отдам», они, как правило, не возвращали никогда.
Наиболее жалко и мерзко они смотрелись, когда нарочито долго засиживались в какой-либо из комнат «не играющих» в ожидании, что те сядут ужинать и, может быть, их тоже накормят. Часто предлагали подмести и натереть в комнате паркетный пол, кого-либо подстричь «по последней моде», сходить за покупками или еще что-нибудь всего за один покорм. А потом снова шли играть и снова проигрывали, все глубже погрязая в невылазной трясине карточных долгов. Нам с Сашкой иногда становилось жаль этих убогих бедолаг, но Лабунец безжалостно выпроваживал их из нашей комнаты самым бесцеремонным образом.
Гаврюша с Ленькой исправно «передирали» наши лабораторные работы, решенные примеры и задачи, и лишь иногда для приличия пользовались материалами жильцов других комнат. Но Баптист всегда все делал сам и, в основном, в комнате для занятий. При этом он никогда ни с кем не сверял своих результатов. Ел он тоже в одиночку, отвернувшись лицом в свой угол. На подработки тоже отправлялся один. Он всегда был при деньгах, но никому никогда ни копейки не одалживал. Даже куска хлеба у него нельзя было допроситься в долг. Таких индивидуалистов в общежитиях не любили во все времена. Невзлюбили его и мы. Ох, как невзлюбили!
Только Гаврюша Яценко, как человек партийный, подавлял в себе вполне закономерное, на наш взгляд, чувство неприязни к Баптисту и стремился быть высоко сознательным — серьезным, так сказать. И нам за наши проделки выговаривал, словно классный наставник. Однако и он порой не выдерживал и вместе с нами смеялся, а потом все-таки говорил Баптисту:
— Нехорошо это, Митя, не нужно больше так делать. Ребят уважать надо, если хочешь, чтоб уважали тебя.
Особенно нам докучал индивидуализм Баптиста, когда тот возвращался с подработок на овощной базе часа в два ночи и включал в комнате общий свет, в то время как мы давно уже спали. Потом начинал возиться, ужинать, а затем еще и садился заниматься. Первым не выдерживал Ленька:
— Ты что, не видишь, что люди спят? Выключай свет и ложись спать!
— Я пока что не хочу спать! Мне нужно еще поужинать и позаниматься! — дерзко отвечал Баптист.
— Ужинай в бытовке и иди заниматься в комнату для занятий! Она круглосуточно открыта! А здесь сейчас люди спят, поздно уже! — пытался воздействовать на него Ленька.
— Ну и спите себе на здоровье! Я вам ничего не делаю, — огрызался Баптист, громко чавкая.
— Да ты выключишь свет или нет, скотина безрогая? Завтра вставать рано! — орал на него Лабунец.
— Ты сам скотина! А если хочешь знать, то много спать вредно! Почитай, что врачи пишут. Великие люди все спали три-четыре часа в сутки, не больше. Бальзак, например…
— Ну, ты! Великий человек! Выключай свет и дай нам спать! Мы не великие люди и хотим нормально выспаться! — включались уже мы с Сашкой.
Баптист, не обращая на нас никакого внимания, молча продолжал чавкать. Тогда вмешивался Гаврюша:
— Митя! Нехорошо так делать. С коллективом считаться надо. Возьми, пожалуйста, что тебе нужно для ужина и занятий, выключи свет и дай нам спать. Есть бытовка, расширитель, читальный зал. Давай, выключай свет, пожалуйста.
Недовольно сопя, как паровоз, демонстративно медленно Баптист все же выполнял гаврюшину просьбу.
Последним дочерчивал график Ленька. Мы с Сашкой читали, а Гаврюша наряжался на свидание. Наконец-то Ленька оформил лабораторку и с радостью захлопнул книгу по усилителям. Заговорщически ухмыльнувшись, он обратился к присутствующим:
— Слушайте, братцы! Сегодня Баптист опять на овощной базе на подработках. Снова, гад, придет за полночь и будет свет включать. Давайте, наконец, проучим эту скотину!
— Давайте! Лампочку выкрутим, и пусть обходится, как может, — поддержал его Сашка.
Сказано — сделано. Вдоволь начитавшись, мы с Сашкой выкрутили лампочку и положили в мою тумбочку. А Ленька давно уже спал, насидевшись над учебниками, тетрадями и графиками. Вскоре уснули и мы.
В час ночи вернулся Гаврюша со свидания. Он, не пытаясь включить свет в комнате, открыл дверь в коридор и начал ужинать, «чем Бог послал», чавкая не менее громко, чем обычно Баптист. Все проснулись, но молчали. Гаврюша никогда не проявлял эгоизма и агрессивности. Быстро поужинав, он улегся и сразу же захрапел. А у меня, Сашки и Леньки Лабунца сон окончательно развеялся.
— Стервец этот Гаврюша! Ну, просто Баптист номер два, — шепотом возмутился Лабунец. — Вот — сон пропал. Когда-то теперь уснешь!
— Скоро Баптист придет. Посмотрим, как поведет себя, — предвкушал Сашка будущий спектакль.
— Может, почитаем? — предложил я.
— Нет, ребята, давайте спать, — заключил Лабунец.
Мы долго ворочались, но вскоре я все-таки уснул, а Ленька с Сашкой, как я узнал от них утром, еще с час оживленно беседовали.
Я проснулся от возни Баптиста. Тот щелкал выключателем и отчаянно сопел. Потом во всю ширь открыл дверь в коридор и обнаружил, наконец, отсутствие в патроне лампочки.
— Вот уж, поистине сволочи! Где лампочка? — разорался Баптист.
Первым, как всегда, не выдержал Ленька:
— Ложись спать, скотина! Завтра разберемся!
— Нет, верните лампочку на место! Я не могу ни поесть, ни подготовиться к завтрашним занятиям! Лабунец, это твои подлости, я знаю!
— Да заткни ты свое вонючее хавало, сука баптистская! Пришел опять за полночь! Люди спят уже давно, а ты — лампочку! Хоть бы каплю стыда имел, паскудина!
— Это ты паскудина, а не я! Я работал, как вол, когда ты лодырничал! А сейчас поужинать не могу! Ты света меня лишил! — не уступал Баптист.
— Ах ты подлюка! Света его лишили! Хоть бы раз с людьми посчитался! Ложись спать, не то вышвырнем к едрене-Фене! — стоял на своем Лабунец.
— Сам подлюка! По советским законам трудовому человеку приоритет во всем! — огрызнулся Баптист.
Вмешались мы с Сашкой.
— Слушай, Баптист! Да заткнись же ты, наконец! Дай поспать! — возмутился Сашка.
— Вот кретин! Ни с кем не считается! — добавил я.
В конце концов, ворча, как старый свекор, Баптист улегся. Потом отчаянно и громко сморкался, откашливался и харкал. Но вскоре и он захрапел, а я долго еще лежал, думая о своих проблемах.
