Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тарас Бульба не мог пить из этого источника, потому что такого человека вообще не существовало.
— Ти диви, який обізнаний! А я тобі кажу, що була така людина, — насмешливо возразил старик.
— Ничего подобного, я читал, что Гоголь придумал такого героя, чтобы получше показать тогдашнюю жизнь, — с уверенностью стоял я на своем.
— Ти, Ґенко, як я бачу, книжечки читаєш. Але не гріх тобі знати, що не все треба розуміти просто так, як воно написано. На пустому місці людина не здатна створити анічогісінько. І коли Микола Васильович вигадував Тараса Бульбу, то мав на увазі когось живого, конкретного. Тобто жив тут на Запоріжжі такий козак або подібний до нього. А він, як і всі січовики, напевно пив водицю з нашої кринички. Второпав, халамиднику?
Против таких доводов возразить было нечем. Я согласился и потом часто сам прибегал к такой аргументации.
Положив на плечо предмет собственной гордости — спиннинг, а вернее — удочку с катушкой, я направился к Старому Днепру.
— Генка, ты на Днепро? — окликнул меня соседский мальчишка — первоклассник Витька, сын милиционера.
— Да. Вот — иду, попробую на спиннинг ловить.
— И меня возьми. Я хочу посмотреть, как спиннингом ловят, — сказал Витька, с завистью глядя на мою новенькую удочку.
— Спроси у родителей. Отпустят — возьму, — ответил я, изображая взрослого.
— Их нет — на работе до вечера.
— Тогда не возьму. Меня самого только недавно стали без взрослых отпускать. К тому же, ты еще плавать не умеешь. Утонуть можешь. Я же на Криничку. А там скалы, глубина у самого берега, — сказал я и прибавил шагу.
— Геночка, ну пожалуйста. Я и купаться не буду — только на камушке посижу. Тут во дворе никого — гулять не с кем. Все по пионерлагерям разъехались. Я тебя слушаться буду. Честное слово. Ну, честное октябренское, — ныл Витька, забегая вперед.
Мне стало жаль бедного первоклашку, и я строго сказал:
— Хорошо. Только не лезть в воду и слушаться меня безоговорочно. Понял?
— Спасибо! Спасибо тебе, Геночка, что ты меня не прогоняешь. Я буду все делать, как ты скажешь. А можно, я твою удочку понесу, а?
Витькины глаза сияли неподдельным счастьем, и мне стало неописуемо приятно, что именно я сделал его на этот миг счастливым. И, чтобы испытать это пьянящее чувство еще раз, я снисходительно протянул ему предмет своей гордости. Хотя самому мне очень хотелось не только нести эту удочку, но и кричать на весь квартал, что это моя удочка, что это я — я сам ее смастерил, как заправский, видавший виды рыбак.
— Ладно, неси. Только смотри, аккуратнее. Чтобы кончик не обломать.
Витька с гордостью взял удочку, положил на плечо и, сопя, зашагал рядом, стараясь не отставать. Я нес авоську, в которой лежал бутерброд, завернутый в газету, и погромыхивала коробка с блеснами да грузилами. И каждый из нас был счастлив по-своему.
Солнце уже поднялось над крышами зданий правобережного рабочего поселка и горячо припекало наши спины. Мы пошли через балку по узкой тропинке. Вокруг не было ни души. Поселок остался далеко за спиной, и оттуда уже не долетало ни единого городского звука. Только кузнечики весело стрекотали в высокой густой траве, еще не успевшей пожухнуть под горячим запорожским солнцем. На пригорках то там, то здесь с веселым щебетом порхали птицы, а кое-где на камнях грелись на солнце ящерицы: одни покрупнее — зеленые с разноцветными брюшками, другие чуть поменьше — серые, которые маскировались под цвет камней так, что ненаметанным глазом их трудно было заметить. Ни ветерка, ни малейшей прохлады. Только знойное, ослепительное летнее солнце, от которого негде укрыться в южной приднепровской степи. В густой траве пестрели полевые цветы — и яркие, и тусклые, и высокие, и приземистые. На них усердно трудились озабоченные пчелы и темные тяжелые шмели. Над этим цветочно-травяным ковром беззаботно носились стрекозы, поблескивая на солнце легкими прозрачными крылышками, мельтешили разноцветные бабочки.
По пути нам докучали нахальные, порой очень крупные мухи. С противным жужжанием они носились перед самыми глазами, садились на открытые части наших потных тел и немилосердно кусались, если мы вовремя не успевали их согнать. А когда сгоняли, они проворно отлетали и, помотавшись пару секунд вокруг, снова садились на нас, не давая покоя ни на мгновение.
— Гена, а можно у тебя узнать? — спросил обливающийся потом Витька, отмахиваясь от слепня.
— Да узнавай уже. Куда же денешься от тебя, такого любопытного? — ответил я, изнемогая от жары.
— Гена, а что это такое — бе-зо-го-во-ро-чно? — смущенно спросил он.
Я снисходительно улыбнулся.
— Ну, ты даешь, Витька. Да это слово само за себя говорит. Безоговорочно — значит «без оговорок». Безоговорочно слушаться — это выполнять все, что я скажу, без никаких оговорок, без всяких там пререканий и возражений. Понял? — спросил я, отмахиваясь от назойливой мухи, висевшей перед глазами.
— Я так и знал, — с достоинством сказал Витька.
— Знал — почему спрашивал?
— Проверить хотелось.
На Криничке было непривычно тихо и спокойно. У мыса справа кунял над удочками пожилой рыбак в колпаке, сложенном из газеты. Я знал, что это заядлый любитель из пенсионеров — ради спортивного интереса рыбачит. Неподалеку от него примостился пожилой мужчина интеллигентного вида и что-то размешивал в ржавой немецкой каске — очевидно закрыху. Такие каски валялись в те времена повсюду. Их часто использовали как котелки или миски для самых разных хозяйственных нужд. Из них ели собаки, пили куры, утки и прочая дворовая живность. В них замешивали раствор для штукатурки, алебастр для заделки дыр в стенах, варили клейстер и поспу для побелки. Настоящая посуда была в дефиците.
У левого мыса на валуне, разогретом июльским солнцем, сидел рослый худощавый старик в широкополой соломенной шляпе. Поставив на плоский камень длинные, как оглобли, босые узловатые ноги, он меланхолично смотрел, как Старый Днепр беззвучно катит свои воды на юг — к Черному морю. Его левый глаз был заклеен кружком белого пластыря, по обе стороны которого выступал глубокий сабельный шрам, простиравшийся от середины лба до мочки уха. Несмотря на июльский зной, на его плечах был пиджак старомодного покроя из толстого сукна табачного цвета. Из-под выгоревших на солнце парусиновых штанов выглядывали кончики белых солдатских кальсон с туго завязанными тесемками. Это был дед Гордей — старый профессиональный коропятник, который жил со своей бабой Машей только за счет рыбалки. С утра до вечера дед удил рыбу, а
