В первые годы пребывания Панчен-ламы в Китае отношение к нему в СССР было нейтральным и даже благожелательным. ОГПУ считало, что Панчен-лама настроен даже «просоветски», но условия, в которые он был поставлен в китайской эмиграции, не давали ему возможности декларировать свое «положительное» отношение к СССР. Сказывался также и тот факт, что «русофильская партия» в Тибете в большинстве своем состояла из сторонников Панчен-ламы[1809].

Панчен-лама обладал высоким авторитетом среди буддийского духовенства СССР. Ламы Цонгольского дацана в поисках поддержки из-за рубежа отправили Панчен-ламе письмо, в котором просили его в союзе с «сильнейшими державами» спасти бурятский народ от «узурпаторов-большевиков»[1810]. На действительных или мнимых предсказаниях Панчен-ламы основывались антисоветские слухи, имевшие распространение в Бурятии[1811].

В декабре 1926 г. советский полпред в Монголии П. М. Никифоров предложил советскому руководству установить по отношению к Панчен-ламе «активное отношение» и как можно скорее «изъять» его «из обихода японской и английской политики». Он считал, что дальнейшее пребывание Панчен-ламы в Китае могло иметь для политики СССР в МНР и Внутренней Монголии «нежелательные последствия». Поэтому нужно было содействовать возвращению Панчен-ламы в Тибет, для чего «помочь ему бежать из Китая»[1812]. О ГПУ, в свою очередь, вынашивало план приглашения Панчен-ламы через Монголию в Ленинград, где располагалось Временное духовное управление буддистов СССР[1813]. Таким образом, переезд Панчен-ламы в МНР был для советского руководства нежелательным, так как в условиях практически тотальной религиозности населения Монголии и неустойчивости власти МНРП[1814] деятельность Панчен-ламы в этой стране не находилась бы под советским контролем.

Однако ни в СССР, ни в МНР Панчен-лама не приехал. Стало ясно, что его не удастся переманить на советскую сторону и он останется в Китае, работая в связке с китайскими властями. Поэтому отношение к Панчен-ламе со стороны советского руководства стало негативным. Уже в 1927 г. аксиомой стал факт «использования» Панчен-ламы «империалистическими силами» в целях борьбы с большевизмом, обвинение его в связи с «китайскими реакционными кругами», а также с «японской и английской агентурой». Панчен-лама стал рассматриваться и как политический сподвижник враждебных по отношению к СССР правительств Китая и Японии, и как агент японской и китайской разведок, которому якобы «передаются все сведения» из МНР[1815].

Основную роль в развитии внешнеполитической деятельности Панчен-ламы играли Китай и Япония, которые вступили в соперничество за влияние на него[1816]. Однако китайцы закономерным образом держали здесь первенство. Для советского руководства ко второй половине 1926 г. стало ясным, что Панчен-лама полностью оказался в орбите политики китайских властей, которые уделяли большое внимание использованию авторитета и влияния этого буддийского иерарха среди монгольского населения, чтобы облегчить удержание монголов под своим контролем. Правительство Чжан Цзолиня стремилось использовать в своих целях авторитет Панчен-ламы также для антисоветской деятельности во Внутренней Монголии и МНР[1817].

Тем не менее японцы тоже старались привлечь Панчен-ламу к сотрудничеству. В сентябре 1926 г. он был приглашен на съезд князей и лам Внутренней Монголии в Нагасаки, состоявшийся под лозунгами «объединения азиатских народов» и «борьбы с большевизмом»[1818]. Советские дипломаты считали, что Япония сможет использовать Панчен-ламу для реализации своих планов во Внешней и Внутренней Монголии, взамен на предоставление ему «средств для его дальнейшего благочестивого существования»[1819]. Действительно, японцы предоставили Панчен-ламе почетную охрану, специальные поезда для курсирования между Пекином и Внутренней Монголией, оплачивали срочный ремонт монастырей, открыли личные счета в японских банках[1820]. При ставке Панчен-ламы находились советники-японцы[1821].

Возвращение Панчен-ламы в Мукден в конце 1929 г., по мнению советских дипломатов, доказывало, что его деятельность была связана с японской политикой на Дальнем Востоке, в особенности в ее монгольском аспекте. Отзыв Панчен-ламы в Мукден обосновывался тем, что японский план военного похода на МНР был отложен, так как те китайские силы, которые могли бы его поддержать, оказались не способны это сделать. Поэтому Панчен-ламу японцам «пришлось водворить на прежнее место в Мукден и законсервировать для будущего»[1822].

Однако советские дипломаты ошибались. Панчен-лама был по-прежнему вовлечен в реализацию не японской, а китайской внешнеполитической программы. В мае 1931 г. состоялась встреча Панчен-ламы с Чан Кайши. 1 июля 1931 г. гоминьдановское правительство даровало Панчен-ламе титул «Великий магистр бесконечной мудрости, защитник нации и распространитель доктрины»[1823]. Начатое в сентябре 1931 г. вторжение Японии в Маньчжурию Панчен-лама воспринял отрицательно. В марте 1932 г., находясь в Гуйсуе[1824], он отправил телеграмму «всему народу Китая», в которой выступал против японской агрессии. В декабре 1932 г. Гоминьдановское правительство назначило Панчен-ламу уполномоченным по западным приграничным землям. Для реализации этой миссии в 1933 г. он прибыл в Батухалку (Байлинмяо) во Внутренней Монголии[1825]. После смерти Далай-ламы XIII (1933 г.) Панчен-лама при поддержке китайских властей активизировал свою деятельность на границах Тибета. При попытке вернуться в Тибет в сопровождении китайских войск и чиновников 1 декабря 1937 г. Панчен-лама IX скончался в восточнотибетском городе Джэкундо (ныне — Юйшу).