Япония активно пыталась использовать в своих целях панмонгольский фактор. В 1937 г. при помощи японских спецслужб во Внутренней Монголии был созван Монгольский конгресс и образовано прояпонское «автономное правительство»[1838], которое возглавило созданное на территории центральной части Внутренней Монголии марионеточное государство Мэнцзян[1839]. Япония призывала все монгольские народы, в том числе советских бурят и калмыков, к созданию собственного единого государства, при этом пропагандируя культурную и расовую близость монголов и японцев[1840].

Такое развитие событий таило опасность для СССР. Контроль над Монголией для советского руководства был очень важен из-за стратегического положения этой страны, особенно после создания на северо-востоке Китая государства Мань-чжоу-Го — марионеточного «протектората» Японии. Осенью 1937 г., с целью удержания МНР под контролем и предотвращения японской интервенции, в эту страну были введены советские войска[1841]. Советская пропаганда постоянно пыталась убедить монголоязычные народы, что «идея панмонголизма… ведет к ликвидации независимости Монголии и передаче судьбы монгольского народа в руки японских империалистов»[1842].

Руководство СССР пыталось противостоять японскому влиянию на «панмонгольскую» идеологию и деятельность, сопряженную с «буддийским фактором», который якобы «подпитывал» эту идеологию[1843]. Советская пропаганда подчеркивала, что «японское командование придает большое значение вопросу об объединении монгольских ламаистов и японских буддистов»[1844]. Панмонголисты были названы «верными слугами» Японии[1845], которая еще со времен Гражданской войны в России выставляла себя ярым сторонником создания «Великой Монголии»[1846] и даже пыталась с помощью атамана Г. М. Семенова «создать марионеточное „панмонгольское государство“». В то же время отмечался положительный опыт противодействия панмоголизму и японскому влиянию, когда в период создания в 1923 г. Бурят-Монгольской АССР советские власти «не испугались» Японии и оказали отпор противникам создания этой республики, которые считали, что «это будет на руку японским империалистам» и «создаст благоприятную обстановку для японской агитации и пропаганды панмонголизма»[1847].

После Халхин-Гола советско-японские отношения постепенно вошли в стадию относительной нормализации, которая ознаменовалась подписанием 13 апреля 1941 г. пакта о нейтралитете (сроком на пять лет). Затем панмонгольский и буддийский факторы в международном положении СССР на Дальнем Востоке проявились вновь в августе 1945 г., когда Красная армия, сражаясь с японскими войсками, вступила на территорию Внутренней Монголии и Маньчжурии. Советские политработники отмечали, что, несмотря на многолетнюю прояпонскую пропаганду, в том числе основанную на «буддийском факторе», среди населения Маньчжурии и Внутренней Монголии были «очень сильны антияпонские настроения». Они ярко проявились в «нежелании целого ряда маньчжурских и монгольских частей сражаться за интересы японцев». Хотя вначале напуганные японской пропагандой монголы испытывали большой страх перед советскими войсками и боязливо сторонились советских бойцов и офицеров, постепенно отношение монголов к Красной армии стало доброжелательным.

Относилось это и к буддийским священнослужителям — когда к монастырю Улан-Халга-сумэ подошли советские части, навстречу им вышла делегация с флагами, которая приветствовала приход Красной армии. На следующий день насельники монастыря прислали в подарок советским воинам несколько баранов и другие съестные припасы. Ламы монастыря Баин-Хошун-сумэ, встретив двух советских офицеров, преподнесли им хадаки[1848], угостили бараниной и сказали: «Мы рады, что пришли русские и выгнали японцев. Мы будем молить Бога за победу русской армии». Ламы позволили себя сфотографировать и выразили готовность подписать воззвание к монгольскому населению. Хотя отмечались некоторые случаи негативного отношения к советским войскам (в частности, в расположении одной из частей Забайкальского фронта был арестован лама, который, по утверждению советских политработников, «имел при себе банку стрихнина, которым пытался отравлять колодцы»), монголы приветствовали Красную армию, надеясь на то, что после разгрома Японии будет положительно решен «монгольский вопрос». Была создана инициативная группа (Комиссия по установлению связи с Советским Союзом), которая выдвинула предложение о создании во Внутренней Монголии самоуправления или о присоединении этого региона к МНР[1849].

В целом следует отметить многоплановую внешнеполитическую роль буддийского фактора. Он являлся в том числе причиной постоянного стремления советского руководства поставить буддийскую конфессию под контроль[1850]. С конца 1920-х гг. советские власти стали идентифицировать буддизм с врагами СССР и коммунизма в Азии[1851], так как противники Советского Союза — в первую очередь Китай и Япония — широко использовали «буддийский фактор» в своих интересах.

Тем не менее внутри самой Японии буддийский фактор не играл первой роли. Японское руководство использовало его в большей степени для мобилизации полезного для себя общественного мнения в других странах Азиатско-Тихоокеанского региона. Главной идеологической мобилизующей силой внутри Японии был синтоизм, который имел статус государственной религии с 1868 г. Повышение статуса синтоизма происходило в том числе за счет умаления буддийской конфессии, когда большинство буддийских ритуальных предметов было изъято и уничтожено, а храмы переданы синтоистам[1852]. Синтоизм, представлявший собой древнейшую религиозную систему Японии и имевший весьма глубокие корни в народе, был превращен в систему политической пропаганды японской монархии. Поэтому эта религиозно-идеологическая система представляла для СССР опасность гораздо большую, чем буддизм. Советские власти четко осознавали это, в частности, во время присоединения Южного Сахалина. В докладной записке начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александрова на имя члена политбюро А. А. Жданова, датированной 18 сентября 1946 г., говорилось о необходимости «принять меры к тому, чтобы полностью устранить официальный характер синтоистского культа, пресечь использование синтоистских храмов в целях восхваления японской монархии, пропаганды идеологии милитаризма и расовой исключительности». Как положительный факт отмечалось то, что в самой Японии государственный синтоизм, связанный с поклонением императору, приказом американской военной администрации был запрещен, а синтоистская конфессия отделена от государства[1853].