В начале 1930-х гг., в связи с массовой коллективизацией и сопутствовавшими ей репрессиями, внешнеполитическое воздействие «буддийского фактора» на ситуацию внутри СССР усилилось. Среди части бурятского населения стали расти эмиграционные настроения — как указывало ОГПУ, под воздействием «эмиссаров закордона» и лам приграничного Цугольского дацана[1793]. Обвинение буддийских священнослужителей в «зарубежных антисоветских связях» стало одним из оснований кампании массовых репрессий в отношении ламства. Советские пропагандисты отмечали «опасное» для СССР усиление «буддийского фактора» не только на советском Дальнем Востоке и в странах Восточной Азии, но и во всем мире (возникали новые общины, открывались храмы, проводились религиозные конференции)[1794].

На международное положение СССР в Восточной Азии оказывала значительное влияние идеология панмонголизма. Эта политическая доктрина, зародившаяся в начале XX в. в среде бурятской интеллигенции (Ц. Ж. Жамцарано, Э.-Д. Ринчино) и религиозных деятелей, заключалась в объединении Монголии с Внутренней Монголией, Бурятией, Калмыкией, а также монголоязычными областями Синьцзяна и Тувы, что, по мнению авторов доктрины, позволило бы восстановить исторический ареал проживания монголов и превратить вновь созданную страну в действительно самостоятельное, суверенное государство, независимое от России, Китая и Японии[1795].

Свое воплощение эти идеи нашли во время Гражданской войны, когда в 1919 г. бурятские и монгольские панмонголисты при поддержке Японии и атамана Г. М. Семенова пытались осуществить создание «Великой Монголии» («Даурское правительство») во главе с одним из высших лам Внутренней Монголии Нэйсэгэгэном Мэндэбаяром[1796].

Панмонгольские идеи возникали и в кругах, стоявших на лояльных по отношению к Советскому государству позициях. В 1921 г. Хамбо-лама Агван Доржиев обратился в НКИД РСФСР с предложением расширить территорию Монголии — вновь приобретенного союзника Советской России — вплоть до Тибетского нагорья[1797].

Однако панмонголизм не был положительно воспринят советским руководством. Одной из причин негативного отношения к этой доктрине в СССР стало признание Монголии — как Внутренней, так и Внешней (МНР) — частью Китая, что было закреплено в подписанном 31 мая 1924 г. соглашении между СССР и Китаем. Советское руководство формально признало Монголию частью Китая (но при этом не собиралось выполнять этот пункт соглашения) ввиду того, что китайская революция была последней надеждой большевиков на «мировой пожар». К тому же панмонголизм, как любой национализм, был враждебен интернационализму, поставленному во главу большевистской идеологии[1798].

Во-вторых, проявления панмонгольской идеологии были опасными для советских властей по внутриполитическим причинам — особенно в Бурят-Монгольской АССР как приграничном регионе, непосредственно примыкавшем к Монголии.

В-третьих, распространение идей панмонголизма в МНР было для советского руководства не менее опасным. Популярности этой идеологии был дан новый толчок революционными событиями в Китае, породившими надежды на то, что приход коммунистов к власти в этой стране позволит решить проблему национального самоопределения Внутренней Монголии. Большая часть руководства МНР выступила за объединение с китайской Внутренней Монголией[1799]. Высказывались в том числе идеи такого объединения «на основах федерации с революционным Китаем»[1800]. Хотя в 1927 г. в кругах советской дипломатии муссировались идеи о жизненной необходимости объединения Монголии и Внутренней Монголии, эта инициатива не была воплощена в жизнь ввиду изменения внешнеполитической ситуации в регионе в негативную для СССР сторону. К началу 1928 г. советское руководство приняло решение, что объединение МНР и Внутренней Монголии «может повести к крайне тяжелым результатам». Было высказано опасение, что, если МНР станет «играть роль Пьемонта» (то есть государства, инициировавшего объединение итальянских земель в XIX в.), то «ее задушат»[1801] (очевидно, в первую очередь под «душителями» имелись в виду Китай и Япония).

Таким образом, восприятие панмонголизма в Советском Союзе было резко отрицательным ввиду того, что, во-первых, эта идеология допускала будущее бурятского и калмыцкого народов вне СССР и, во-вторых, она имела «национальную», а не «интернациональную» природу. Советское руководство ставило задачу всеми мерами бороться с панмонголизмом[1802]. Распространялись заявления, что панмонголизм является «контрреволюционным лозунгом», способствовавшим сплочению «сил реакции» против СССР, игравшим на руку «китайским милитаристам», а также западным «империалистам» для осуществления их «агрессивных интервенционистических намерений против революционной Монголии и СССР»[1803]. Обвинения в поддержке панмонголизма стали одним из инструментов репрессивной кампании в Бурят-Монголии и Калмыкии[1804].

Большое воздействие на международное положение СССР на Дальнем Востоке в 1920-х и 1930-х гг. оказала деятельность тибетского духовного иерарха Панчен-ламы IX[1805]. В ноябре 1923 г. Панчен-лама перешел в оппозицию к Далай-ламе из-за недовольства новой фискальной политикой тибетского правительства, ущемлявшей интересы крупных тибетских землевладельцев, в том числе самого Панчен-ламы. После этого он покинул Тибет и направился в Китай[1806]. В феврале 1925 г., проделав длинный путь с остановками в Ланьчжоу, Сиане и других городах Китая, Панчен-лама прибыл в Пекин. В 1925–1926 гг. китайские власти помогли иерарху основать представительства в Пекине, провинциях Цинхай и Сычуань, а также в Индии. В октябре 1926 г., по приглашению князей Внутренней Монголии, Панчен-лама прибыл в Мукден[1807]. С этого времени он стал играть важную роль в международной политике на Дальнем Востоке[1808].