Буддизм в Японии пребывал в опале вплоть до окончания Второй мировой войны, когда в этой стране была восстановлена свобода вероисповедания[1854]. Поэтому «буддийский фактор» в агрессивных планах Японии, направленных против СССР, раздувался советской пропагандой искусственно. Тем более что Советский Союз не являлся для японских властей первоочередным объектом агрессии, особенно после того, как Япония вступила в затяжную войну с Китаем. Для Японии наиболее привлекательным направлением для экспансии была Юго-Восточная Азия с ее теплым климатом, более разработанными месторождениями полезных ископаемых и удобством транспортировки сырья по морским коммуникациям. Это и было доказано дальнейшим развитием событий[1855]: Япония направила свои основные устремления на юг — в Китай, Индокитай, Индонезию и Океанию.

Хотя Японское государство использовало в своих целях буддийскую конфессию, не было оснований считать верующих буддистов искренними «союзниками» Японии, и уж тем более агрессорами, инициаторами войн и международных конфликтов. Хотя по данным, приведенным К. М. Герасимовой, после оккупации Маньчжурии японцами «бурятские ламы выступали со всякого рода предсказаниями-абаралами о том, что пришествие зарубежных спасителей веры благоприятно для бурятской жизни и будет иметь полный успех»[1856], такие заявления, даже если они и были, отражали не ненависть к России, а надежды на конец советской власти, возобновление «прежней жизни», возрождение религии и т. д.

Спорным остается и вопрос о существенном значении «панмонгольского фактора» в агрессивных планах Японии. Т. В. Халудоров считает, что панмонгольское движение зародилось в 1919 г. во многом с подачи японских военных[1857]. В то же время С. П. Ангаева подчеркивает ошибочность мнения о том, что движение панмоголизма было инспирировано Японией, так как эта идея зародилась в начале XX в. среди радикальной бурятской интеллигенции (Ц. Ж. Жамцарано, Э.-Д. Ринчино), а также религиозных деятелей (А. Л. Доржиев, Ч. Иролтуев)[1858]. Панмоголизм мог использоваться японцами как составная часть их «паназиатской доктрины», выдвинувшей лозунг «Азия для азиатов» (читай — японцев)[1859]. Тем не менее педалирование важной роли буддийского и панмонгольского фактора в японской агрессии для властей СССР стало одним из предлогов для реализации кампании репрессий в Советском Союзе, а также в странах-союзни-цах — Монголии и Туве, осуществленной в 1920–1930-х гг.

Особенно актуальным представляется изучение политики Советского государства в отношении немецкой нации. Во-первых, немецкое национальное государство — Германия — в 1930-х гг. было одним из главных потенциальных противников СССР (включая период вынужденного советско-германского «партнерства» в 1939–1941 гг.), а в 1941–1945 гг. вело с Советским Союзом войну на уничтожение. Во-вторых, этнические немцы в СССР были достаточно многочисленным народом (около 1,5 млн. человек, что составляло до 0,8 % населения страны) и до августа 1941 г. имели свое национально-территориальное образование — АССР Немцев Поволжья (АССРНП), — находившееся на высоком уровне политического и социально-экономического развития.

Концепция немецкой диаспоры как «шпионской и диверсионной базы» была сформулирована в СССР задолго до прихода А. Гитлера к власти и появления проблемы военной опасности со стороны Германии. Материалы исследования, проведенного А. И. Савиным, показывают: уже с середины 1920-х гг. ОГПУ утвердилось во мнении, что «многомиллионное население немецкого происхождения» настроено «националистически и профашистски», является «врагами коммунизма и советского строя» и «почвой для германской разведки». Советские спецслужбы считали, что «особую опасность в случае войны» представляет «фактор компактного проживания немцев в пограничных зонах, крупных промышленных областях и „благотворных“ земледельческих районах»[1860].

Подозрительность по отношению к немецкому этносу усилилась после прихода НСДАП к власти в Германии в 1933 г. Советское руководство во главе с И. В. Сталиным, который, по некоторым данным, и без того «относился к немцам с определенной долей иронии и скептицизмом»[1861], стало все более склоняться к мысли, что советские немцы — это «пятая колонна», которая обязательно «проявит себя при начале военных действий»[1862].

27 июня 1934 г. на заседании бюро обкома ВКП(б) по АССРНП было объявлено, что «установление фашистской диктатуры в Германии, открытая и тайная подготовка войны против СССР, новая волна фашистской клеветы против трудящихся Немреспублики вызвали… активизацию контрреволюционных буржуазно-националистических элементов» в республике. Эти «элементы» якобы усилили «антисоветскую борьбу» в области идеологии, «маскируясь в национальный костюм»[1863]. В рамках начатой в том же году кампании «по борьбе с фашизмом» было развернуто мощное наступление на национальную культуру советских немцев — запрещались и преследовались многие национальные традиции и обычаи, вплоть до исполнения народных песен[1864]. Таким образом, советский режим безосновательно рассматривал этническую специфику советских немцев как «длинную руку» нацистской Германии.

Наряду с обвинением в «распространении фашистского влияния и культивировании националистических убеждений» советским немцам приписывались попытки организации диверсионных актов на железной дороге в Ростове-на-Дону, Минеральных Водах и других городах, а также на промышленных предприятиях. В советской политике ярко проявилась «неприязнь по отношению к немецкому населению»[1865]. Таким образом, власть, под предлогом этнического родства немцев СССР и населения враждебного государства — Германии, избрала советских немцев в качестве удобного «внутреннего врага», на которого можно было списывать ошибки и неудачи самой власти.