Он связал обрезанный конец левого седалищного нерва лягушки с правым седалищным нервом, а обрезанный конец правого седалищного нерва – с левым. Это была одна ткань одного и того же животного. Никакого возможного различия – металлического или биологического. И обе лапы дергались![50]

Тем самым он подрезал крылья последнему аргументу Вольты против существования в животном внутреннего электричества: если следовать его логике, два нерва, состоящие из одной и той же материи, не должны производить никакого электрического заряда. И это означает, что никакого другого объяснения для происхождения тока в нервах нет – он должен иметь физиологическую природу. В 1797 году Гальвани отослал рукопись Спалланцани, ответ которого был безоговорочным. “В связи с новизной, с важностью концепций… в связи с ясностью блестящего изложения эта работа кажется мне одной из самых красивых и ценных работ в физике восемнадцатого века, – объявил он. – В ней вы возвели здание с такими прочными основаниями, что оно простоит столетия”. Это было пророческое заявление. Данная серия опытов легла в основание формирования всей науки электрофизиологии. Ни Вольта, ни какой-либо другой противник идеи животного электричества не смог ничего этому противопоставить.

Так должен был быть положен конец всем спорам. Гальвани мог бы пожинать плоды всех долгих лет экспериментальной работы. В справедливом мире на него обрушился бы ливень наград и почестей, а его успех привел бы к бурному развитию электрофизиологических исследований, направленных на выявление специфического типа электричества, протекающего по нервам.

Но ничего подобного не произошло. Этот великолепный и неопровержимый результат Гальвани остался фактически незамеченным научным сообществом и был почти забыт. А все из-за того, что Вольта как раз в то время объявил о создании нового инструмента, изменившего мир: электрической батарейки. Вольта пытался воплотить свою расширенную общую теорию электрического контакта в конкретном физическом устройстве. В соответствии с его теорией, лягушки в первых экспериментах Гальвани играли лишь роль влажного проводящего материала, замыкавшего контакт между двумя разнородными металлами – служили “влажным проводником”. Почему бы не создать искусственную “лягушку” с соленой водой вместо мокрой лягушки?

Вольта взял два диска из разных металлов, разделил их картонным диском, смоченным в солевом растворе, и соединил их с внешних сторон проволочкой – получилась искра. И чем выше была стопка дисков, тем сильнее была искра. Это убедило Вольту в том, что Гальвани все перепутал, и позволило ему изложить свою интерпретацию истории другим ученым. По мнению Вольты, Гальвани всего лишь создал полубиологическую версию его “вольтовой батарейки”, заменив солевой раствор гораздо более “неудобной” лягушкой. Удалите эту ненужную сложность, и вы получите устройство, которое может запасать и высвобождать постоянный электрический заряд, – иными словами, простейшую батарейку.

Но последний удар по Гальвани, определивший его место в истории, был нанесен не наукой, а политикой. В период оккупации севера Италии Болонья попала под власть французов. По закону провозглашенной Наполеоном Цизальпинской республики каждый профессор должен был присягнуть на верность новой власти. К 1798 году Вольта и Спалланцани дали присягу, но Гальвани все еще уклонялся[51]. Он не мог заставить себя пойти на поклон к власти, которая находилась в таком сильном конфликте с его общественными, политическими и религиозными убеждениями. “Он считал, что не должен при таких серьезных обстоятельствах позволять себе ничего, кроме ясного и четкого выражения своих чувств”, – писал его первый биограф Джузеппе Вентуроли, который был профессором в Университете Болоньи в период “гальванической войны” и остался непоколебимым гальванистом. “Он также отказался от возможности использовать какую-либо уловку для отклонения от присяги, если это противоречило его принципам”. Цена отказа была высокой; он лишился всех академических постов и остался без дохода, без дома и без цели. После длительного размышления в 1798 году республиканское правительство решило пересмотреть свое решение и восстановить Гальвани во всех правах. Но было слишком поздно: к моменту вынесения официального постановления Гальвани уже скончался.

Подстегиваемый желанием понять суть того, что он считал божественным “дыханием жизни”, Гальвани провел бессчетное количество часов в лаборатории, окруженный телами мертвых лягушек. Он пережил трагедию смерти жены и мучительные нападки общества на его научные открытия. Но у любого человека есть предел. Луиджи Гальвани умер 4 декабря 1798 года в доме своего брата в Болонье в бедности и страданиях, лишенный всех титулов.

К тому моменту, когда в 1800 году Вольта формально закрепил за собой победу, публично продемонстрировав свою батарейку президенту Королевского общества в Лондоне, слух о его удивительном новом изобретении уже широко разлетелся: статью он писал постепенно еще с 1797 года и, очевидно, рассказывал об этом коллегам. Батарейка обесценила идею Гальвани о существовании животного электричества – не потому, что Вольта доказал, что его нет, а потому что он так сказал.

За исключением нескольких упрямо преданных Гальвани людей, таких как Спалланцани, батарейка склонила научное сообщество к поддержке Вольты. Каррадори со своим “громом правды” в последний раз переметнулся на сторону Вольты, и то же самое сделал Брунателли с его “крушением теории Гальвани”[52].

Из-за отсутствия лидера серьезные исследования животного электричества прекратились. Ни Гальвани, ни его сторонники так и не смогли измерить животное электричество с помощью какого-либо прибора. Этот ток был слишком слабым, чтобы его можно было зарегистрировать инструментами той эпохи. В результате многочисленных исследований ни во Франции, ни где-либо еще так и не было создано метода, доказывающего теорию животного электричества, тогда как безусловно полезная электрическая батарейка незамедлительно подтвердила идею о проводимости металлических контактов. Вольта мог доказать свою теорию при помощи реального приспособления со множеством вариантов прикладного использования. А Гальвани не мог.

Один принципиальный недостаток экспериментов Гальвани заключался в том, что ученый не смог отделить источник животного электричества от измерительного устройства: обе роли играла сама лягушка. В экспериментах Вольты такой неоднозначности не было. И это ставило Гальвани в невыгодное положение, поскольку вносило путаницу в терминологию.

Таким образом, хотя изобретение батарейки Вольтой не обесценило ни одну из теорий Гальвани о животном электричестве, в результате этого изобретения прекратились все дальнейшие исследования. Вольта изменил условия дискуссии, и его современники, ослепленные новым устройством и его возможностями, забыли, из-за чего спор возник изначально. Идеи Гальвани не были опровергнуты – они были попросту забыты.

Длинный след

На протяжении почти половины столетия наука на волне очевидной победы Вольты обходила теории Гальвани стороной. Гальванизм был быстро взят на вооружение мошенниками, распространявшими ужасные псевдомедицинские практики. А тем временем батарейки и “искусственное” электричество, которое с их помощью впервые удавалось получать на протяжении длительного времени, способствовали многим важнейшим успехам в развитии физических наук. Они позволили Майклу Фарадею сформулировать законы электромагнетизма, а результатом их