задергались в канкане смерти (еще несколько десятилетий после этого эксперимента Гальвани называли “мастером лягушачьих танцев”).

Гальвани решил, что надлежит повторить тот же эксперимент при свете дня. Но и в солнечный день лягушачьи лапки периодически повторяли свой танец. Гальвани смотрел на небо и не находил никаких признаков “штормового атмосферного электричества”. Тогда он стал тщательно рассматривать лягушек. Понаблюдав некоторое время за их подергиваниями, он начал понимать, что те совпадали не с погодными явлениями, а скорее с движениями латунных крючков, бьющихся о металлические перила. Он подошел к лягушке и надавил на крючок, за который она была подвешена к перилам. Лягушачья лапка сократилась. Он отпустил крючок, и лапка расслабилась. Он надавливал вновь и вновь, и каждый раз, когда он этот делал, лягушачья лапка реагировала, как по команде.

Тот факт, что лапка дергалась при любой манипуляции с крючком, указывал, что что-то есть внутри самой лягушки, возможно, какая-то “внутренняя молния”. Или собственная “лейденская банка”, как Гальвани предположил позднее. И это все меняло.

Тогда Гальвани притащил лягушек в лабораторию, теперь чтобы избежать малейшего влияния отдаленной молнии, поскольку считал, что это возбуждает нервы лягушек, как отдаленная искра в его предыдущих экспериментах. Он положил одну лягушку, все еще насаженную на крючок, на металлическую пластинку вдали от всех электрических устройств. Лапка дернулась. Можете представить себе, в каком возбуждении и напряжении Гальвани описывал этот эксперимент. Не было никакого внешнего источника электричества – он их все убрал. И это могло означать только одно: это доказывало, что электрический импульс исходил из самого животного. Или, как написал Гальвани, от механизма, позволявшего телу действовать “по указанию души”. В первый раз в этом документе, после страниц с описанием многочисленных экспериментов, он осмелился использовать выражение “животное электричество”[31].

Но он опубликовал свои результаты не сразу. Ученый, католический монах и биограф Гальвани брат Потамиан объясняет это силой характера Гальвани: “У него не было такого жгучего желания известности, которое заставляет людей меньшего масштаба кидаться публиковать свои зародышевые идеи в тот момент, как только они получают первые свидетельства новой истины”[32]. Прошло еще примерно пять лет, прежде чем он убедил сам себя в том, что другого объяснения этому явлению быть не может. В январе 1792 года Гальвани опубликовал свои результаты на пятидесяти трех страницах письма, озаглавленного “De viribus electricitatis in motu musculari” (“Трактат о силах электричества при мышечном движении”). Труд был опубликован на латыни в официальном издании Института наук Болоньи Commentarii и предназначался лишь для небольшого круга читателей. И все же статья распространилась со скоростью лесного пожара. Историки полагают, что Алессандро Вольта раздобыл одну из первых копий[33], и это объясняет быстроту его реакции.

Амбициозный электрик

Обстоятельства жизни Алессандро Вольты в некоторой степени напоминали обстоятельства жизни Гальвани. Он вырос на берегу одноименного озера в небольшом городке Комо в Ломбардии и происходил из семьи мелкопоместных дворян. Он жил на доходы от своего имения, а также вместе с братьями унаследовал еще немного средств от богатого родственника. Семья владела несколькими домами в Комо и Милане[34]. Вольта мог просто пользоваться этими деньгами и удовлетворять свое любопытство натурфилософа, как было модно в то время, но его раздражала перспектива тихого провинциального комфорта. Формально он был католиком, но больше всего желал проникнуть в круг натурфилософов, которых считал авангардом новой эры просвещения. “Новая эпоха взрывает “слепое суеверие” и людской бред старых времен” – такой помпезный дифирамб науке он записал в шестнадцать лет[35]. Вполне в соответствии с общим пренебрежительным отношением к теоретической физиологии (со всеми этими “животными духами” и “нервными соками”) в качестве “полезной науки” Вольта избрал физические науки с проверяемыми гипотезами.

В частности, зарождающаяся наука об электричестве казалась ему проявлением триумфа Разума над суеверием. Например, по его мнению, доказательство Франклином того, что молния имеет электрическую природу, а не является “элементом огня”, как гласили древние поверья, подтверждало очевидное превосходство понимания мира современных ему натурфилософов. Вольта мечтал примкнуть к их числу, но не просто в качестве образованного человека. Он жаждал называться электриком.

Он жадно поглощал все, что писали авторитеты в области электричества: Франклин, Мушенбрук и Джамбаттиста Беккариа, которые вместе с Басси распространяли в Европе идеи Франклина. Вольта избрал необычный путь, чтобы примкнуть к кругу знаменитостей: он начал им писать. Причем часто. В то время обращение к таким выдающимся фигурам без связей или протекции считалось довольно большой наглостью. Вольте было всего восемнадцать лет, но он комментировал зарождающуюся теорию электричества так, как будто был профессором, вступавшим в диалог с равными себе. В конечном итоге он отправил свое многословное сочинение Беккариа.

Беккариа не отвечал целый год, а когда наконец ответил, его послание содержало в себе оттиск его собственной новой статьи, в которой он излагал свою последнюю теорию электричества – путаное объяснение, основанное на трении различных веществ и их взаимной склонности “принимать” или “отдавать” электрическую жидкость. Эта его гипотеза была вежливо проигнорирована другими влиятельными учеными эпохи. Вероятно, это достаточно сильно печалило Беккариа, но дерзость молодого выскочки Вольты, писавшего о несоответствии этой гипотезы его собственной (полностью непрофессиональной) новой теории электричества, стала последней каплей. После еще нескольких бесплодных попыток наладить контакт оскорбленный Беккариа предложил Вольте “навсегда сохранить молчание по вопросам электричества”[36].

В последующих письмах Вольта храбро сменил тему, но остро почувствовал пренебрежительное отношение к своей персоне. И когда он предложил свою теорию на рассмотрение другому члену быстро разраставшейся группы ученых, с которыми состоял в переписке, он был готов на любые предложения. Паоло Фризи, который разделял неудовлетворенность Вольты гипотезой Беккариа, посоветовал Вольте не пытаться продолжать переписку, а “уделить столько же внимания научным инструментам, сколько он уделяет противоречивой теории”[37].

К этому времени Вольта уже загорелся другой идеей: он хотел стать не простым электриком, а профессором в этой области. Но для этого сначала нужно было обрести известность. Чтобы укрепить репутацию, доказав свою теорию о роли притяжения в электричестве, он начал работать с новым аппаратом. Это была электрофорная машина – новый инструмент, служивший “постоянным” источником электричества. Возможно, это слишком сильно сказано, но все же электрофор был значительным шагом вперед по сравнению с лейденской банкой, поскольку позволял производить сотню разрядов, прежде чем его приходилось заряжать заново, причем для зарядки можно было использовать ту же лейденскую банку, а не суетиться с куском янтаря и шелковой ткани.

“Прекрасно и полезно”: такую похвалу Вольта заслужил от Карло Фирмиана, своего самого влиятельного политического покровителя из Павии. Далее Фирмиан не удержался