как перегруженный чемодан. Удар был настолько сильным, что частично парализованный физик провел в постели два дня.

По мере того как люди учились заряжать все более и более емкие сосуды, демонстрация лейденских банок становилась все более захватывающей. Например, толпу из двухсот монахов, соединенных между собой металлической проволокой, ударило током от одной лейденской банки. А еще появилась популярная шутка, в рамках которой специально изготовленный бокал для вина заряжали электричеством к большому удовольствию гостей на пикнике (и к меньшему удовольствию несчастной жертвы)[18]. Хотя представителям высшего общества эти эксперименты нравились, они считали электричество лишь новой игрой, и никто даже не предполагал, что эти фокусы могут принести пользу, пока в середине 1740-х годов шотландский циркач Доктор Спенсер не послал свой аппарат в филадельфийскую резиденцию молодого Бенджамина Франклина[19].

В заслугу Франклину часто ставят то, что он единолично превратил электричество из забавы в науку. И хотя реальная история была несколько сложнее, знаменитый опыт Франклина с воздушным змеем действительно положил начало процессу унификации, доказавшему, что разные электрические предметы и явления, включая молнию, янтарь и электростатические генераторы, являются лишь разными проявлениями действия одной и той же невидимой субстанции.

Знаменитый эрудит и политик Франклин относился к числу первых исследователей, пытавшихся создать общую теорию электричества, которая связала бы “природное электричество” (молнию) с субстанцией, производимой генератором и запасаемой в лейденской банке (“искусственное электричество”). Однажды во время грозы он привязал ключ к длинной бечевке, свисающей с воздушного змея. Если бы ему удалось зарядить лейденскую банку с помощью молнии, он бы доказал свою гипотезу. Это был чрезвычайно опасный эксперимент, но он сработал так гладко, что о нем все еще заставляют читать детей в школе. Вывод был однозначен: молния – это электричество.

Эксперимент Франклина имел последствия огромной важности и помог проложить путь новым знаниям, сформировавшим область науки, последователи которой стали называть себя электриками (тогда это слово имело гораздо более возвышенный оттенок, “электрики” XVIII века были сродни современным ракетостроителям). Кроме того, электричество стали воспринимать как невидимую жидкость, которую можно собрать в банку и которая может преодолевать большие расстояния и перемещаться по проводам – неважно, полым или нет.

Где еще было электричество? Люди начали задавать себе вопрос, не родственна ли эта “нематериальная жидкость” занимавшему умы общественности животному духу. В 1776 году эта идея нашла первое подтверждение благодаря экспериментам Джона Уолша с электрическими угрями.

Уолш был классическим натурфилософом: полковник, член палаты общин, состоятельный во всех отношениях человек. Он вращался в тех же кругах, что и Франклин, который тоже начал интересоваться электрическими рыбами. Когда были описаны электрические органы рыб, Франклин счел, что удар, который наносят эти существа, является еще одним проявлением электричества, и поэтому убедил Уолша “направить свою научную энергию” (читай: выделить часть своего огромного состояния) на проведение экспериментов, доказывающих реальность “рыбьего электричества”[20].

Для этого требовалось поместить электрическую рыбу в темную комнату и заставить произвести удар – в надежде, что при этом появится видимая вспышка. Это было бы прямым доказательством, “дымящимся пистолетом”. Невероятно, но, по-видимому, Уолшу это удалось. В нескольких исторических документах приводятся свидетельства людей, присутствовавших на демонстрации в 1776 году, которые подтверждают, что электрические угри и впрямь электрические. В газете British Evening Post писали о “ярких вспышках”.

Хотя данный эксперимент не является прямым доказательством связи между “рыбьим электричеством” и какими-либо процессами в человеческом организме, идея уже зародилась: возможно, нервы и мышцы тоже приводятся в действие какой-то формой электричества. Если угорь может производить искры, может быть, и мы создаем наши внутренние искры?

Именно так электричество настигло Луиджи Гальвани.

Человек, желавший узнать тайну Бога

Историкам немногое известно о семье Луиджи Гальвани и о его юности. Мы знаем, что он родился в 1737 году в папской Болонье, в благополучном и прогрессивном городе Италии. Как сообщает историк Марко Брезадола, Гальвани происходил из купеческой семьи; его отец Доменико Гальвани был золотых дел мастером, и к моменту появления на свет Луиджи у него была уже четвертая жена, Барбара, и дети начали появляться по второму кругу[21]. В семье Гальвани было достаточно денег, чтобы позволить нескольким детям получить университетское образование, которое стоило дорого. Заполучить ученого в купеческую семью означало повысить ее социальный статус и престиж, так что Доменико отправил детей учиться.

Поначалу Луиджи противился этому решению. Он был мечтательным ребенком, предпочитавшим домашнюю жизнь болонскому студенческому кутежу. Больше всего ему нравилось беседовать с монахами в монастыре вблизи Болоньи, в задачу которых входило посещение умирающих в последние часы жизни[22]. Гальвани восхищали мысли монахов, навещавших людей на грани между жизнью и смертью. От них он впитал ценности и идеи прогрессивного католического Просвещения, в том числе теории правящего папы о “всеобщем счастье”. Прогрессивный папа Бенедикт XIV уделял церемониям и роскоши меньше внимания, чем многие его предшественники, и пытался усилить набожность своих сограждан путем реального улучшения их жизни, что выражалось в реализации гражданских инженерных проектов, таких как строительство канализационных стоков, но также и в улучшении системы образования, включая снабжение университетов современными инструментами, в том числе электрическими[23]. Вера для него была проявлением милосердия, а не соревнованием в набожности.

Эта философия нравилась молодому Гальвани, и в ранней юности он попросился в монашеский орден. Однако семья убедила монахов отговорить его от этого шага, желая направить своего совершенно очевидно одаренного ребенка по пути с более широким кругом социальных возможностей. Так что в итоге Гальвани сдался и поступил в Университет Болоньи для изучения медицины и философии (он также изучал химию, физику и хирургию). Отец не ошибся относительно его способностей: Гальвани написал двадцать трактатов только о структуре, развитии и патологии костей. Получив докторскую степень, Гальвани начал изучать и преподавать анатомию в том же университете. По характеру он не был экстравертом, но стал популярным лектором[24]. Он был одним из первых профессоров, оживлявших лекции экспериментальными демонстрациями, и его энтузиазм оказался настолько заразительным, а объяснения настолько доходчивыми, что у него на занятиях часто собирались студенты из соседней академии искусств. В Университете Болоньи Гальвани быстро поднимался по академической лестнице и удостаивался почетных наград, а вскоре получил должность в Институте наук Болоньи – одном из первых современных экспериментальных институтов Европы.

Но Гальвани никогда не терял из виду дорогу, по которой так и не пошел; по всем свидетельствам, до конца дней он оставался истинным католиком. Не сумев посвятить свою жизнь Богу, уйдя в монастырь, он пытался сделать это в лаборатории. Он жил в