одной из статей. В открытом письме, опубликованном в конце того же года, он бросил этой теории настоящий вызов. “А если так, что остается от животного электричества, о котором заявляет Гальвани? Все здание в целом грозит развалиться”.

Многие нерешительные ученые заколебались под напором этого мощного заявления: лягушки Гальвани внезапно оказались на раскаленной сковородке. В ответ Гальвани поставил новый эксперимент. А Вольта провел следующий. И так далее: эксперимент и контрэксперимент, раз за разом, и каждый пытался доказать, что другой ошибался. Тем не менее в целом оба продолжали вести себя по-джентльменски: даже в 1797 году, когда расхождения в их интерпретациях эксперимента с лягушкой уже явно невозможно было преодолеть, Гальвани все еще подчеркивал “эрудицию” и “глубину смекалки” Вольты, а Вольта в ответ называл эксперименты Гальвани “весьма изящными”.

Но этого нельзя сказать об их современниках, которые надолго разделились на враждующие группы в борьбе за сферу влияния. Как выразился физик Джоваккино Каррадори, заявления Вольты “прогремели громом правды”. Химик Луиджи Валентино Брунателли высокопарно объявил о “крушении теории Гальвани” под натиском “многочисленных атак грозного противника”. Одним из самых стойких сторонников Гальвани был его племянник Джованни Альдини, который не только помогал Гальвани проводить эксперименты, но и сам был автором нескольких публикаций. Он был чрезвычайно удручен безосновательными, на его взгляд, атаками. “Если бы нам приходилось ставить под сомнение добрую репутацию и цельность научного мнения каждый раз при возникновении малейшего недоверия, безусловно, у нас не было бы или почти не было бы теорий”, – заметил он в письме Вольте.

Что касается самого Гальвани, он стойко возражал против заявления Вольты о невозможности произвести мышечное сокращение при использовании одного металла: “Я могу уверить вас, что произвел движение не несколько раз, как утверждает Вольта, но во многих и многих экспериментах, и в сотне повторов эффект не наблюдался всего один раз, – объяснял он старому другу Ладзаро Спалланцани. – Эти эксперименты недавно были повторены другими людьми, весьма сведущими в таких делах, и они всегда удавались”. Вариабельность результатов, по его словам, в значительной степени была связана с тем, что исследователи использовали лягушек, умерщвленных больше чем за сорок четыре часа до эксперимента. Кроме того, они не всегда в точности следовали той же методике препарирования, что и Гальвани.

К этому моменту к обсуждению подключилось такое количество ученых, что в Европе стали кончаться лягушки. “Мне нужны лягушки, – предупреждал Валли коллегу, когда при повторении одного из экспериментов его запасы подходили к концу. – Вы должны их найти. Я никогда вам не прощу, если вам не удастся этого сделать”[47].

Но на протяжении всего этого времени никто так и не смог прийти к окончательному заключению относительно существования животного электричества, которое все чаще называли гальванизмом. После того как первая комиссия Французской академии наук не дала однозначного ответа, в 1793 году эстафетную палочку подхватило Парижское общество любителей, организованное с единственной целью “воспроизводить сомнительные или малоизвестные эксперименты”. Однако вместо авторитетных физиков в комиссию общества вошли три дилетанта[48]. Хотя они были настроены менее враждебно по отношению к Гальвани, они тоже не смогли вынести окончательный вердикт по поводу гальванизма.

В 1794 году Гальвани готовился праздновать окончательную победу. Он понимал, что для этого ему нужно доказать возможность получения мышечного сокращения без использования какого-либо металла вовсе; если бы ему удалось повторить лягушачий танец без проволоки, Вольте пришлось бы сдаться. Именно это он и сделал: после серии жутких вариаций исходного эксперимента он смог наконец избавиться от проволоки и с анатомической точностью хирургическим путем соединить мышцу лягушки напрямую с нервом. И лапа дернулась.

Наконец у него получилось: этот эксперимент окончательно доказывал, что внутреннее электричество протекало по тканям животного (причем его следы сохранялись еще какое-то время после смерти), полностью изолированного от всех возможных внешних металлических источников электричества. Долгое время он считал, что мышца была в этом отношении сродни лейденской банке, заряд от которой можно было высвободить с помощью проводника, и теперь он доказал, что нервы в животных тканях служили такими проводниками. Гальвани опубликовал статью. Его авторитетный и надежный друг Ладзаро Спалланцани укрепил его репутацию, заявив, что Гальвани “победоносно опроверг все возражения”.

Теперь все хотели быть гальванистами. Валли объявил Гальвани победителем, сообщив, что “металлы не содержат секретной магической силы”. Число союзников увеличивалось: Каррадори со своим “громом правды” переметнулся от Вольты к его сопернику, как и Брунателли, ранее объявлявший о “крушении теории Гальвани”. Вообще говоря, на волне этой третьей серии экспериментов Брунателли заявил, что он тоже видел движение лапы лягушки “без помощи металлов”[49]. В письме, которое Гальвани вскоре отправил Спалланцани с благодарностью за поддержку, живо чувствуется облегчение. “Это очень любезно и ценно, – писал он. – Данное письмо произвело необыкновенный покой в моей душе, которая, на самом деле, испытывала тревогу”.

Гальвани и его сторонники были убеждены, что новые результаты положат конец спорам. Прошел даже слух о том, что в декабре 1794 года Валли встретился с Вольтой в Павии и “обратил” его. Но слух был необоснованным: Вольта пребывал в ярости. Он немедленно написал несколько писем секретарю Туринской академии наук Антонио Марии Вассалли с разбором последней публикации Гальвани и вызванного ею ажиотажа. “Эти эксперименты впечатлили многих и стянули их под знамена Гальвани, хотя они уже полностью склонились или готовы были склониться к моему, полностью противоположному выводу”. Вольта не мог быть прав, если был прав Гальвани.

В мыслях, изложенных в письмах Вассалли, Вольта парировал удар. Возможно, предположил он, связь между мышцей и нервом не решала проблему “животного электричества”. Что, если разные типы тканей, как разные металлы, тоже позволяли проходить очень небольшим зарядам, если ткани были достаточно разнородными? Иными словами, может быть, нервы и мышцы – просто биологические версии олова и серебра и из-за различия между ними при их контакте возникает поток электричества.

Эта мысль заставила Вольту вернуться к открытию, побудившему его впервые присмотреться к разнице металлов в экспериментах Гальвани: к теории различных проводников. Он решил расширить теорию, распространив ее не только на металлы. “Каждый раз при контакте двух неодинаковых проводников возникает действие, вызывающее электрический ток”, – объявил он. В замкнутой цепи и при значительном различии материалов “постоянно имеет место некий ток”. Даже мясо может проводить электричество, если окажется соединено с мясом другого типа, достаточно сильно отличающимся от первого. И чаши весов общественного мнения вновь качнулись в пользу Вольты.

После нескольких месяцев размышлений о том, как соединять два очень тонких волокна, Гальвани внезапно понял, что ему нужно сделать: вместо того чтобы соединять мышцу с нервом, нужно соединить два нерва одной и той же лягушки.