хочет этим сказать, что понятие материи вообще исчезло из новоевропейских учений, он имеет в виду тот факт, что материя утратила те функции, которые она выполняла в античности, предстала в геометризированном, т. е. упорядоченном, виде.

Двумя чертами этих концепций, неприемлемыми, на взгляд Бергсона, было 1) отрицание человеческой свободы или определение ее таким способом, при котором она отождествлялась с необходимостью; 2) превращение эволюции во времени в иллюзию (в «смутное восприятие» у Лейбница, «неадекватную идею» у Спинозы). В этом смысле докантовская философия духа и была, по Бергсону, наследницей Плотина. Именно такую метафизику критиковал Кант, полагая, что критикует всякую возможную метафизику, но в действительности целя лишь в ту ее форму, которая возникла на пересечении плотиновской философии духа и новоевропейской концепции универсального механицизма. Поэтому Кант пытался спасти свободу, поместив ее вне времени, и вообще объяснял существование времени, ставя его в зависимость от человеческой способности познания. Но есть, полагает Бергсон, и другое решение: остается возможность метафизики, которая, не принимая полностью античную концепцию духа, «попыталась бы переработать ее, прибегая к более углубленному рассмотрению внутреннего опыта» (р. 97). Это позволило бы избежать кантовского релятивизма и преодолеть те трудности, с которым не справилась метафизика Нового времени. Таков предпринятый Бергсоном исторический обзор, на котором мы остановились подробно, поскольку в нем, на наш взгляд, хорошо отражены его историко-философские отправные пункты, причем изложение дополняет те рассуждения по этому поводу, которые содержатся в основных работах. Здесь речь идет именно о тех проблемах, которые он сам в разные периоды творчества решал, опираясь в том числе и на Плотина, и на Канта, но стремясь преодолеть то, что в их учениях казалось ему неприемлемым.

Историко-философский обзор стал в эдинбургских лекциях преамбулой к рассмотрению проблемы единого и многого в трактовке личности. Эта тема, постоянно звучавшая в работах Бергсона, исследуется здесь в особом ключе. Бергсон подчеркивает, что почти вся философская традиция – за исключением эмпирической философии, склонявшейся к отрицанию единства личности, рассматривала это единство как нечто выходящее за пределы опыта. Так, философия тяготела к тому, чтобы различать в каждой личности два различных «я»: первое из них – множественное, рассеянное во времени, то «я», которое сознание воспринимает, всматриваясь в самого себя; второе же пребывает вне времени, в сфере вечности, и является подлинно одним, единым; для постижения его необходимо полное обновление человеческого существа. По словам Бергсона, даже Кант, критиковавший метафизику, поскольку не видел для человека возможности каким-то усилием расположиться вне времени, все же, как и его предшественники, различал два «я», причем утверждал, что одно из них, подлинное «я», недоступно нашей способности познания. То сознание единства своей личности, которым обладает каждый человек, с точки зрения Канта есть лишь внешнее и искусственное единство, которое связывает различные состояния сознания друг с другом, будучи навязано им извне, – подлинное же единство недостижимо. Но это рассуждение Канта, как и его предшественников, ошибочно, поскольку он тоже не сумел «вновь ввести внутреннюю жизнь в поле сознания» (р. 98). Множественность следующих друг за другом состояний, которую наблюдает в себе сознание, есть множественность искусственная, связанная с тем, что мы всегда дробим свой опыт для большего удобства действия, заменяя подлинное изменение искусственной реконструкцией.

По Бергсону, лишь его собственная концепция – и он кратко ее резюмирует, останавливаясь на идее «бессознательной памяти» и, шире, «бессознательного психического», которую по-прежнему считает одной из наиболее плодотворных идей психологии, признаком ее прогресса, – вводит в рассмотрение подлинную множественность как непрерывность изменения, представляющую собой вместе с тем и постоянство, единство, субстанциальность личности, где есть продолжение прошлого в настоящем, но нет сложения отдельных частей. В связи с этим Бергсон возвращается к идее психологической причинности, которую поясняет следующим образом: «Человеческая личность есть существо, способное извлечь из самого себя больше того, что в нем имеется реально: это едва ли постижимо в материальном мире, но существует в мире духовном. Прилагая легкое усилие воли, мы можем извлечь многое; большим усилием воли мы способны извлечь неограниченно много. Во власти личности расшириться, возрасти и даже отчасти творить саму себя» (р. 102). Непрерывное движение вперед, которое вбирает в себя все прошлое и творит будущее, – такова личность в описании Бергсона. Правда, здесь возникает следующий вопрос: ведь и Бергсон еще в «Опыте» различил два «я» – поверхностное и глубинное, – тем самым тоже став в известном смысле наследником идей прежней философии. Однако, хотя два «я» у Бергсона остались, трактовка их существенно изменилась: единство личности приобрело уже не вневременной, но темпоральный характер.

Ложное узнавание. Порыв сознания

В эдинбургских лекциях Бергсон рассмотрел – теперь уже в более широком плане – тему, которую он затронул в 1908 г. в работе «Воспоминание настоящего и ложное узнавание»[466]. В этой работе концепция памяти и ее взаимодействия с восприятием, сформулированная в «Материи и памяти», сыграла роль методологического принципа при исследовании феноменов «ложного узнавания» – явлений, когда человеку кажется, что он вновь переживает в мельчайших подробностях какие-то моменты прежней жизни (один из примеров этого – всем известное ощущение «уже виденного», «deja vu»). Бергсон предложил следующее объяснение таких явлений. Любое воспоминание, писал он (эта мысль была высказана еще в «Материи и памяти»), не следует за восприятием, как обычно полагают, а рождается вместе с ним и представляет собой как бы его дубликат или тень. Но в обычном состоянии сознание не замечает его, это «воспоминание настоящего», поскольку вовсе не нуждается в нем – оно ведь просто удваивает восприятие. Из всех воспоминаний, накапливающихся в памяти, данное представляет наименьший интерес для действия, так как не связано ни с каким прошлым опытом; ему, по выражению Бергсона, нечему нас научить, оно практически бесполезно, а потому, как правило, остается в скрытом виде. Но в отдельных случаях вследствие остановки «порыва сознания», ослабления внутреннего напряжения сознания, того «внимания к жизни», которое позволяет должным образом согласовывать факты восприятия и воспоминания, такого рода воспоминания «прокрадываются» в сознание, и в результате возникают впечатления ложного узнавания. В обычном сознании, увлекаемом порывом, настоящее плавно и непрерывно перетекает в будущее; в случае ложного узнавания настоящее на миг отрывается от будущего, застывает; здесь-то его и «догоняет» воспоминание: в этот момент «настоящее в одно и то же время и познается и узнается» (с. 118). Итак, причиной подобных явлений служит особого рода взаимодействие восприятия и памяти, характерная черта которого – расслабление сознания, переход «напряженного» в «протяженное». Это очень похоже, подчеркнул Бергсон, на то, что происходит с человеком во время сновидения, где тоже, как он в свое время показал, проявляется особая оторванность от жизни, ослабление