одно, на его взгляд основное, значение: «…мыслить интуитивно означает мыслить в длительности»[472]. Интуиция, подчеркивается во второй части «Введения», есть непосредственное видение духом самого себя. Прежде всего она имеет дело с миром духовным, с сознанием, причем позволяет нам проникнуть не только в собственное сознание, но и в сознание других, поскольку возможно взаимопроникновение человеческих сознаний: это Бергсон называет явлением «психологического эндосмоса». А если следовать дальше, то окажется, что существует и интуиция жизни вообще, поскольку она способна постичь глубинную причину организации, которая остается недоступной науке. Таким образом, хотя собственной ее областью является дух, но ей доступно и понимание вещей, вернее того в них, что причастно духовности.

Поскольку дух и материя различны, то, соответственно, метафизика и наука отличаются по предмету и методу. Наука стремится сделать человека хозяином материи, и в целом вполне преуспевает в этом. Имея дело с материей, интеллект не деформирует и не искажает свой объект, а передает его вполне адекватно. Но поскольку материя и дух не разделены непроходимой границей, поскольку у них есть общая сторона, то и рамки интеллекта обладают известной эластичностью, и подобно тому как интуиция схватывает что-то в материи, так и интеллект, приспособленный к материи и, как она, геометризованный, может в известной мере прилагаться к предметам духа, переходя немного за общую границу материи и духа. Ему только не следует продвигаться в этом направлении слишком далеко. Ведь если он попытается туда углубиться, то результат окажется плачевным: возникнет метафизика, которая будет на самом деле (как то и бывало обычно) просто физикой духа, подражающей физике тел. В свою очередь, метафизика, чей предмет – сфера духа, должна не подменять науку в се функциях, а заниматься своим делом. Пытаясь охватить одновременно и дух, и материю, она неизбежно переносит на дух способы познания, пригодные только для материи, и терпит фиаско в постижении реальности. Интуитивной метафизике следует признать за наукой способность углубиться в материю с помощью интеллекта, а за собой оставить только дух[473]. Главное требование, предъявляемое Бергсоном метафизике и науке: каждая из них в своей сфере должна быть точна, т. е. адекватно отображать свою половину реальности, опираясь на собственный метод. Такая точность будет гарантирована их взаимным контролем, благодаря которому они будут оставаться в собственных границах и не покушаться на чужую территорию. Поскольку и философия, и наука вполне правомочны в своих сферах, ни одна из них не превосходит другую по значению, и «именно потому, что они находятся на одном уровне, они имеют точки соприкосновения и могут в этих точках верифицировать друг друга» (р. 53). Контакт их поэтому может быть плодотворным, а результаты, достигнутые с обеих сторон, удастся объединить. Наука, откорректированная метафизикой, лучше поймет свои задачи, а сама сообщит ей навыки точности; посредником же между двумя сферами знания станет конкретный опыт.

Тогда, заключает Бергсон, удастся наконец создать настоящую науку о духе – метафизику, достойную этого названия. Но ее задача – развить в своей сфере, сфере духа, новые функции мышления, а это требует большого труда, поскольку собственное сознание куда труднее познать, чем внешний мир. И такая ситуация в принципе отвечает требованиям жизни: ведь чтобы действовать, нужно прежде всего выйти во внешний мир, иметь дело с материей. Но именно потому, что мы это понимаем, мы можем сознательно расширить наше видение: для этого нужно отделить дух от пространственное™, от материальности, чтобы он непосредственно, интуитивно видел самого себя.

Интеллектуальная работа не особенно сложна, полагает Бергсон, поскольку интеллект привык иметь дело с чем-то наличным, готовым и представляет нечто новое просто как иное упорядочение того, что уже существует. А интуитивная философия именно потому требует для каждой проблемы нового усилия, что интуиция, связанная с духом – который всегда извлекает из себя больше того, что в нем содержится, – отображает реальность как непредвидимую новизну, как творчество. Поэтому акт интуиции труден и не может длиться долго – это Бергсон подчеркивал во многих своих работах. Как и в «Творческой эволюции», он представляет здесь интуицию в виде мгновенной вспышки, озаряющей потаенные уголки мышления, позволяющей увидеть все в совершенно новом свете. В этом и состоит ее функция как регулятивного принципа познания: она не только раскрывает реальность, но и показывает направление дальнейшего движения, определяет необходимый угол зрения.

В то же время, опять-таки в силу наличия у материи и духа общей границы, возможно, замечает Бергсон, и известное их взаимовлияние – к примеру, в сфере методов. Эту проблему он рассматривает здесь гораздо подробнее, чем раньше, хотя и воспроизводит ряд прежних моментов. Поскольку область интуиции – это длительность, в которой все беспрерывно возрастает, где нет ничего повторяющегося, однородного, тождественного, то идеи, которые она создает, вначале смутны. Существуют два рода ясности, утверждает Бергсон, развивая мысль, высказанную когда-то во «Введении в метафизику». Новая идея может быть ясной, когда представляет нам, только в новом порядке, те элементарные идеи, которыми мы уже обладали. Но иное дело – ясность радикально новой и абсолютно простой идеи, в большей или меньшей мере схватывающей интуицию. Вначале такая идея кажется нам непостижимой – ведь она непохожа на то, с чем мы до сих пор сталкивались. Однако, если временно принять ее и попытаться применить к разным областям знания, то она осветит и развеет все неясности. Она поможет справиться с теми проблемами, которые считались неразрешимыми, или рассеет их.

Итак, интуиция, ориентируя познание в верном направлении, освещает предмет, высветляет его скрытые стороны, невидимые интеллекту. Она ведет, указывает дорогу, хотя сама зачастую не может продвигаться дальше без помощи интеллекта. Поэтому она взаимосвязана с ним и «пропитывается» на этом пути интеллектуальностью, хотя изначально, в истоках, представляет собой особую, отличную от него способность. Она может проникнуть в самую суть предмета, но не может долго удержаться в таком положении – дальше необходима работа интеллекта, превращающего эти плодотворные вспышки в ясные идеи. В то же время каждая из проблем, с которыми сталкивается интуиция, будучи интеллектуальной, сообщит и самой интуиции нечто от этой интеллектуальности, а это, в свою очередь, позволит еще лучше рассеять тьму. Поскольку интуиция может выразить себя только с помощью интеллекта, она обратится к идеям, но наиболее конкретным, окруженным еще дымкой образов; она прибегнет к сравнениям и метафорам, которые будут внушать то, что не удастся выразить. Если бы мы говорили всегда на абстрактном, «научном» языке, то вместо духа имели бы лишь его имитацию материей. В сфере духовного видения именно конкретный образ, как неоднократно подчеркивал Бергсон, часто оказывается более точным, чем понятие, представляющее дух по