безрезультатные попытки вывести решение великих проблем из одного принципа; необходимо строго придерживаться «линий фактов», существующих в различных сферах опыта и обозначающих направления, в которых нужно продвигаться, чтобы прийти к достоверному знанию. Еще в начале XX века Бергсон, напомним, говорил о таких линиях, каждая из которых дает только вероятные заключения, но, поскольку сам процесс движения ведет – благодаря расширению опыта – к вероятностям все более высокого уровня, в конце концов можно достигнуть решающей достоверности. Итак, Бергсон по-прежнему опирается на свой исходный принцип: философствовать нужно о конкретных фактах – и исследование этих фактов вновь приводит его к глубинным метафизическим вопросам.

Он рассматривает три линии фактов, отчасти обобщая свою концепцию, изложенную в книгах, но внося при этом и новые моменты. Первая из таких линий – изучение сознания как памяти и антиципации, предвосхищения будущего. Прежде проблема будущего выпадала из поля зрения Бергсона, или, точнее, упоминая о том, что настоящее, славленное с прошлым, как-то влияет на будущее, он подчеркивал прежде всего непредсказуемость, непредвидимость будущего. Теперь же, несколько корректируя свою концепцию, ранее выдвигавшую на первый план проблемы прошлого и памяти, Бергсон делает особый акцент на воле как порыве, влекущем человека вперед, к будущему. В любой момент, замечает он, наше сознание занято наличной ситуацией, но при этом оно всегда имеет в виду то, что должно произойти. «Внимание к жизни», о котором шла речь в ранних работах, теперь включает в себя аспект ожидания, устремленности. Будущее зовет нас, и, повинуясь этому зову, мы продвигаемся по дороге времени; именно поэтому мы непрерывно действуем. «Удерживать то, чего больше нет, предвосхищать то, чего еще нет, – вот, следовательно, первая функция сознания» (р. 6). Поскольку мгновение, как было показано в «Материи и памяти» и «Восприятии изменчивости», – это чисто теоретическая граница, отделяющая прошлое от будущего, и ее можно мыслить, но не воспринимать, то реально мы воспринимаем некоторую «толщину» длительности, слагающуюся из двух частей: нашего ближайшего прошлого и уже наступающего будущего. «На это прошлое мы опираемся, к этому будущему мы устремлены; опираться и устремляться – вот, таким образом, отличительная особенность сознательного существа» (ibid.). Поэтому сознание, по Бергсону, можно определить как соединительную черту между прошлым и будущим, мост, переброшенный между ними.

Вторая линия фактов – данные, касающиеся мозга и его роли в познании. Мозг выступает, как доказывалось в «Материи и памяти», в качестве органа выбора; способность к выбору наблюдается, хотя и в разной мере, во всем животном мире. Тем самым уточняется первая линия фактов: сознание именно потому удерживает прошлое и предвосхищает будущее, что оно призвано осуществлять выбор: «…чтобы выбирать, нужно думать о том, что можно будет сделать, и помнить о полезных или вредных последствиях того, что было уже сделано; нужно предвидеть и нужно вспоминать» (р. 10). Но это значит, что сознание, в принципе коэкстенсивное жизни, имманентное всему живому, засыпает там, где нет больше спонтанного движения (подобно тому как наши действия, становясь привычными и автоматическими, больше не требуют сознания), и просыпается, когда жизнь приводит к свободной активности. Различия в интенсивности нашего сознания, как утверждалось в «Творческой эволюции», соответствуют тогда большим или меньшим возможностям выбора.

Наконец, третью линию фактов составляет изучение действия и его возможностей. По какому признаку, задается вопросом Бергсон, узнаем мы обычно человека действия? По его способности охватить в мгновенном видении более или менее длительную последовательность событий. Чем больше доля прошлого, удерживаемая в его настоящем, тем тяжелее та масса, которую он «толкает в будущее, чтобы оказывать давление на готовящиеся там возможности: его действие, подобно стреле, тем сильнее устремляется вперед, чем более его представление было направлено к прошлому» (p. 16)[464]. Восприятие с помощью памяти сжимает, конденсирует события материи, чтобы над ними господствовало наше действие; человеческое сознание, чья длительность неизмеримо более интенсивна, чем предполагаемая длительность вещей, вносит в материальный мир свободу: «…не измеряет ли напряжение длительности сознательного существа именно его способность действовать, количество свободной и творческой активности, которое он может ввести в мир?» (р. 17).

Итак, все линии фактов показывают, по Бергсону, что сознание есть сила, которая внедряется в материю, чтобы овладеть ею и поставить ее себе на службу. Сознание использует при этом два взаимодополняющих фактора: во-первых, действие взрыва, за одно мгновение освобождающее и посылающее в выбранном направлении энергию, накопленную материей за долгое время; во-вторых, производимое памятью сжатие, которое сосредоточивает в этом мгновении несчетное количество малых событий, реализованных в материи, и таким образом обобщает в нем всю протекшую историю. Но это значит, что есть основания предполагать существование особого вида энергии. Бергсон говорит об этом, как и прежде, с осторожностью, но вполне определенно: не случайно слова «Духовная энергия» вынесены в заглавие сборника (кстати, о духовной энергии неоднократно упоминал У. Джеймс в работе «Многообразие религиозного опыта»). Закон сохранения энергии, используемый в науке, выражает то, что происходит в мире, где нет выбора и свободы; но можно спросить, применим ли он в случаях, когда сознание ощущает в себе присутствие свободной активности. Все то, что непосредственно предстает чувствам или сознанию, что является объектом опыта, внешнего или внутреннего, должно, по Бергсону, считаться реальным, пока не доказано, что ото простая видимость. Но несомненно, что мы чувствуем себя свободными, что таково наше непосредственное впечатление. А это означает, что доказывать, обосновывать свое мнение должны не сторонники такой позиции (им нечего доказывать, у них есть непосредственная очевидность), а ее противники – те, кто утверждает, что это впечатление иллюзорно. Однако они, полагает Бергсон, фактически не доказывают ничего подобного, поскольку лишь распространяют на область произвольных действий закон, подтверждаемый в совсем иной области – там, где нет вмешательства воли. Возможно, что «если воля способна создавать энергию, то количество созданной энергии слишком незначительно, чтобы ощутимым образом воздействовать на инструменты измерения» (р. 37); однако результат ее может стать огромным.

Чтобы осмыслить это, философия должна, по Бергсону, изучать жизнь души во всех ее проявлениях. Философ путем внутреннего наблюдения должен углубиться в самого себя, а затем, поднявшись на поверхность, проследить то постепенное движение, в котором сознание расслабляется, расширяется, готовясь развернуться в пространстве. Присутствуя при этой постепенной материализации сознания, он получил бы по крайней мере смутную интуицию того, чем может быть внедрение духа в материю, отношение души к телу. Так, двигаясь между двумя точками наблюдения – внешней и внутренней, – философия все больше приближалась бы к решению проблемы, которого не может дать психофизический параллелизм, в какой бы форме он ни выступал. Но параллелизм фактически только заимствован психологами из метафизики XVII–XVIII века,