— Зная вас, я не ожидал другого ответа, —сказал мистер Рэгг. — Если бы моя дочь слышала наш разговор, он бы глубоковзволновал ее. Но баранина только сейчас появилась на столе; из этого язаключаю, что она не могла его слышать — тем лучше. Мистер Панкс, на этот разпопрошу вас быть моим визави. А ты, душенька, садись напротив мистера Чивери.За дары, ниспосланные нам (и мисс Доррит), возблагодарим создателя!

Если б не лукавое подмигиванье, сопровождавшееэти торжественные слова, можно было бы вообразить, что Крошка Доррит была вчисле приглашенных к обеду. Панкс ответил на остроту обычным фырканьем ипринялся за еду с обычной энергией. Мисс Рэгг, по всей вероятности желаянаверстать упущенное некогда, также уделила баранине должное внимание, и вскорена блюде осталась одна кость. Хлебный пудинг исчез с не меньшей быстротой иподобным же образом был уничтожен солидный запас сыру и редиски. Затемнаступила очередь десерта.

Вслед за десертом, еще до того, как былаоткупорена бутылка с ромом, на столе появилась записная книжка мистера Панкса.Этим открылась деловая часть программы, которая была краткой, но интригующей инапоминала заговор. Сперва мистер Панкс страничка за страничкой просматривалсвою книжку, которая была уже почти вся заполнена, и тут же за столом делал из неевыписки на отдельных листках бумаги; мистер Рэгг, сидя напротив, сосредоточенноследил за всеми его действиями, а у Юного Джона тот глаз, что был большедругого, совсем расплылся в тумане размышлений. Окончив свои выписки, мистерПанкс, как нельзя лучше подходивший для роли главы заговорщиков, еще разперечитал их, кое-что исправил, спрятал книжку в карман, а листки сложилвеером, наподобие игральных карт, и взял в руку.

— Так вот, имеется кладбище в Бедфордшире, —сказал Панкс. — Кто возьмет?

— Я возьму, сэр, — откликнулся мистер Рэгг, —если больше нет желающих.

Мистер Панкс дал ему одну карту и посмотрел воставшиеся у него на руках.

— Дальше имеется наведение справки в Йорке, —сказал он. — Кто возьмет?

— Что касается Йорка — я пас, — сказал мистерРэгг.

— Тогда, может быть, вы согласитесь, ДжонЧивери? — спросил Панкс, и, получив утвердительный ответ, дал карту ЮномуДжону, и снова заглянул в оставшиеся па руках.

— Приходская церковь в Лондоне. Это, пожалуй,я сам возьму. Семейная библия. Ну, и это тоже. Стало быть, за мной два. За мнойдва, — повторил Панкс, шумно переведя дух. — Клерк в Дургаме, это вам, Джон, истарый моряк в Дунстебле — вам, мистер Рэгг. Сколько там за мной, два? Да, замной два. Вот еще надгробная плита, это будет три. И мертворожденный ребенок,это будет четыре. Вот пока и все.

Покончив, таким образом, с раздачей карт —причем все это делалось очень тихо и спокойно, — мистер Панкс, пыхтя, забралсяво внутренний карман своего сюртука и вытащил оттуда холщовый мешочек, изкоторого бережно отсчитал деньги на дорожные расходы и разложил их на двекучки.

— Деньги просто тают под руками, — с тревогойзаметил он, подвигая обе кучки к своим собеседникам. — Просто тают под руками.

— Могу сказать лишь одно, мистер Панкс, —ответил Юный Джон. — Я глубоко скорблю, что мои обстоятельства не позволяют мнеездить на собственный счет, а необходимость торопиться не позволяет проделыватьвесь путь пешком, хотя для меня не было бы большего счастья, чем шагать, пока яне свалюсь замертво, без всякой платы или вознаграждения.

Это проявление бескорыстия со стороны молодогочеловека до того насмешило мисс Рэгг, что она принуждена была спешно выбежатьиз-за стола и спастись на лестницу, где и просидела, пока хорошенько невыхохоталась. Мистер Панкс между тем, не сводя участливого взгляда с ЮногоДжона, медленно и задумчиво закручивал свой мешочек, точно пытаясь свернуть емушею. Только что он убрал его в карман, как воротилась хозяйка дома и заняласьприготовлением грога для всего общества (в том числе и для собственной особы).Когда всем было налито, мистер Рэгг поднялся и молча протянул над столом рукусо стаканом, как бы приглашая остальных заговорщиков сделать то же и дружнымчоканьем скрепить свой тайный союз. Церемония, начавшаяся столь торжественно,без сомнения так же и закончилась бы, но на беду мисс Рэгг, поднеся стакан кгубам, ненароком глянула на Юного Джона, и вспомнив о его нелепом бескорыстии,не удержалась и прыснула со смеху, обрызгав соседей грогом, после чего ейосталось только со стыдом удалиться.

Так прошел первый званый обед, данный Панксомв Пентонвилле, так проходила его странная, хлопотливая жизнь. Единственныеминуты, когда он словно отдыхал от своих забот, позволяя себе что-то делать илиговорить не по долгу и без особой цели, были те, которые он проводил уприхрамывающего иностранца с клюкой в Подворье Кровоточащего Сердца.

Иностранец этот — его звали Жан-БатистКавалетто, а в Подворье называли мистер Баптист — был на диво жизнерадостный,шустрый и неунывающий человечек; должно быть, именно эти свойства по контрастуи привлекли к нему Панкса. Одинокий, беспомощный, не знающий и десятканеобходимых слов единственного языка, на котором он мог бы сговориться сокружающими, он плыл по течению судьбы с беспечностью, непривычной дляПодворья. Есть ему было почти нечего, пить — и вовсе нечего; все его пожитки,не считая того, что было на нем, умещались в малюсеньком узелке, который он ссобой принес; и тем не менее с первого же дня он так весело улыбался, ковыляяпо Подворью со своей клюкой, как будто дела его находились в самом блестящемсостоянии, и своей белозубой улыбкой словно старался расположить к себе всех.

Нелегкая это была задача для иностранца, всеравно больного или здорового — заслужить благосклонность Кровоточащих Сердец.Во-первых, все они пребывали в смутной уверенности, что каждый иностранецпрячет за пазухой нож; во-вторых, исповедовали здравый и узаконенныйнациональным общественным мнением принцип: пусть иностранцы убираются восвояси.Они никогда не задавались вопросом, скольким их соотечественникам пришлось быубраться из разных стран, если б этот принцип получил всеобщее распространение;они считали, что он применим только к Англии. В-третьих, они склонны былиусматривать проявление гнева божия в том обстоятельстве, что человек рожден неангличанином; а различные бедствия, постигавшие его отечество, объясняли тем,что там живут так, как не принято в Англии, и не живут так, как в Англиипринято. В подобном убеждении они были воспитаны Полипами и Чваннингами,которые долгое время официально и неофициально вдалбливали им, что страна,уклоняющаяся от подчинения этим двум славным фамилиям, не вправе надеяться намилость провидения, — а вдолбив, сами же за глаза насмехались над ними, как наднародом, более всех других народов закоснелым в предрассудках.