Слава «победителя Танненберга», которую Людендорф упрочивал этой и другими легендами, с самого начала зиждилась на непрочном фундаменте. Выдавая свои распоряжения, основанные на точном знании русских диспозиций, за верные «инстинктивные находки»[1123] и объявляя «чувство»[1124] мерилом своих военных решений, прославленный полководец не только фактически вступал на тропу, ведущую под откос, что быстро подметили видные военные[1125], но и отдавал себя в руки сведущих кадров ленинской партии-коллаборациониста. Сколь ни был он уверен в молчании своих ближайших военных соратников[1126], рассчитывать с той же уверенностью на вечную лояльность негласных русских союзников он не мог. Для ее сохранения требовались постоянные доказательства его доброй воли: малейший публичный намек какого-нибудь науськанного анонима, что «герои Танненберга» всем обязаны техническим манипуляциям и секретным сведениям, которые выдали им русские «изменники», низверг бы его с высот полководческого Олимпа на суровую почву реальности. Пока Людендорф дорожил своим образом мифического героя Танненберга в глазах нации, ему следовало угождать тем, кто знал истину, и, честно признавая их заслуги, стимулировать их добрую волю. В этом смысле победа Людендорфа при Танненберге означала для Ленина — как справедливо предположил позже английский агент при советском правительстве Брюс Локхарт — «весть надежды» на осуществление запланированной им революции при поддержке Людендорфа: «Триумфы Людендорфа и Гинденбурга закалили оружие революции, которое Ленин ковал два десятка лет»[1127].

Первые доказательства характера будущей революции явили себя в Восточной Пруссии: «бонапартовские генералы» были разбиты, изгнаны и унижены, а пораженческие силы в российском Генштабе подтвердили свою эффективность. Примечательно, что, зная истинную подоплеку восточнопрусских побед, партийный вождь Ленин — так же как шеф германской разведки — смотрел на военные достижения русских полководцев совсем иначе, нежели обманутая немецкая и потрясенная российская общественность. Как В. И. Ленин, так и В. Николаи явно по-прежнему видели в гонимом генерале Ренненкампфе «героя Гумбиннена». Поэтому Ленин берег его для будущего военного сотрудничества по желанию своего немецкого партнера либо с его согласия. Придя к власти, он выпустил знаменитого узника Временного правительства из Петропавловской крепости и приставил к нему охрану. Ренненкампф вернулся в свое имение под Таганрогом, где после завоевания города Красной армией в январе 1918 г. жил под чужим именем. С ним вовсе не расправились в поезде на Таганрог узнавшие его революционные солдаты, как утверждала большевистско-советская литература![1128] Ленин, назначив местным военным комиссаром латышского агента отдела IIIb ВК Свикке («Тарасова-Родионова»), поручил ему по первому требованию изъять генерала из его убежища и склонить к совместной работе с ВК против Антанты. В день подписания Брестского мира (3 марта 1918 г.) Свикке распорядился об аресте Ренненкампфа.

В заключении Ренненкампфу трижды предлагали возглавить Красную армию. Он отказывался, говоря, что «не станет предателем ради спасения жизни и не будет воевать против своих»: «Дайте мне хорошо вооруженную армию, и я пойду воевать с немцами!» В последние дни марта к Свикке явился военный советник Ленина В. А. Антонов-Овсеенко[1129], в то время командующий Южным революционным фронтом. Узнав, что Ренненкампф отверг все попытки вербовки, он приказал его расстрелять. В ночь на 1 апреля 1918 г. местный рабочий и матрос «в сопровождении двух других неизвестных» (как правило, это бывали специально командированные из Москвы товарищи, нередко немецкие «интернационалисты» или агенты) забрали Ренненкампфа из штаба коменданта станции Таганрог, отвезли на автомобиле примерно на два с половиной километра за город и после жестоких истязаний (среди прочего ему выкололи глаза)[1130] расстреляли. «По свидетельству самих же большевиков, генерал Ренненкампф вел себя перед расстрелом геройски»[1131].