Лишь абсолютно точные, исходившие из «надежных» источников известия могли послужить Людендорфу исчерпывающим основанием для его военных решений. Выдавая их в своих трудах за перехваченные неприятельские радиограммы[1093], он преследовал цель затушевать чрезвычайные преимущества, которые обеспечила ему разведка. Благодаря достоверности сообщений, попадавших из штабов противника через линию фронта прямиком к немецким получателям, Людендорф имел возможность в течение трех дней[1094], отведенных им на подготовку к сражению, «положиться на… радиограммы, которые его штаб регулярно собирал, расшифровывал, переводил весь день напролет и каждый вечер в одиннадцать часов представлял ему»[1095].

Регулярное поступление надежных сведений позволило Людендорфу претворить в жизнь принятое вместе с Мольтке решение ударить отдельно по 2-й армии, оставив против 1-й армии на пути в направлении Кёнигсберга между озером Мауэрзее и рекой Прегель «редкий заслон» (В. Бройкер). Зная русские оперативные планы, постоянно подтверждаемые приходящими «достоверными» сообщениями, он уверился, что «заслону» никаких оперативных задач выполнять не придется. Он отобрал туда части, потрепанные в предыдущих боях: «1-я кавалерийская дивизия осталась одна против всей армии Ренненкампфа»[1096], т. е. 24 пехотных и кавалерийских дивизий во всей их еще не тронутой боевой мощи! Позже Людендорф приводил это решение как доказательство «неслыханной смелости»[1097]. Но принять его он мог только в том случае, если «достоверная» информация убедила его в полной безопасности такого шага, иначе ему следовало ждать военного суда за преступную халатность. Не случайно Гинденбург, посвященный в секреты сотрудничества с врагами русской монархии лишь в общих чертах, возражал против данного распоряжения. Испытывая справедливые опасения, он настаивал, чтобы Людендорф усилил «заслон»[1098]. Однако несокрушимая уверенность, с какой Людендорф, «не колеблясь ни минуты, даже в этом положении отважился на битву»[1099], — после краткого периода взаимного недоверия[1100] — оказалась оправданной. Людендорф принял во внимание возражения Гинденбурга лишь в том смысле, что потребовал завершить уничтожение 2-й армии как можно быстрее.

Цейтнот стал главенствующим моментом в его планах, максимальное ускорение наступательных действий — их императивом[1101]. Впрочем, и в такой ситуации вовремя подоспело предупреждение: русская радиограмма, отправленная 29 августа в 2.25 и «принятая» в 7.23 в Кёнигсберге, а в 8.50 на станции Остероде[1102], призывала Ренненкампфа ввиду тяжелых боев, которые вела 2-я армия, идти к ней на подмогу. Но, даже если Ренненкампф получил эту радиограмму немедленно и в неискаженном виде, он не сумел бы своевременно деблокировать попавшие в окружение корпуса 2-й армии, удаленные от отдельных корпусов его собственной армии на расстояние от 60 до 100 км.

Надежно разделить две армии, не оставив Ренненкампфу возможности выручить Самсонова, удалось главным образом благодаря значению, которое русские придавали в своих планах крепости Кёнигсберг. Г. Франц, офицер разведки при Людендорфе во время войны, впоследствии пояснял, что «в те дни, когда у Танненберга уничтожались корпуса Самсонова, одна русская армия в Восточной Пруссии бездействовала, зачарованная крепостью Кёнигсберг»[1103]. «Чары» Кёнигсберга, завладевшие сознанием Жилинского и Ренненкампфа, являлись просчитанным результатом многолетней разведывательной информации и дезинформации со стороны германского Генерального штаба. Крепость занимала центральное место в последней военной игре на востоке, которую провел в 1905 г. граф Шлиффен с прицелом на будущую войну. Записка об этой игре с помощью агентов попала в штаб Варшавского военного округа[1104], где в 1910 г. была под грифом «секретно» подшита в дело в управлении генерал-квартирмейстера, переведена лично Н. С. Батюшиным и напечатана также под грифом «секретно». В какой-то неизвестный момент времени немецкий оригинал оттуда пропал, так что исследователи не могут воспользоваться им для сверки[1105].