В сущности, эта военная игра предвосхищала наступление двух русских армий (Неманской с 18 дивизиями и Наревской с 14 дивизиями), действительно осуществленное в 1914 г., и ставила Большому генштабу задачу, не допустив их соединения, разбить их одну за другой по отдельности. Записка по результатам игры требовала создать оборонительную систему, предусматривая — наряду с укреплением Мазурских озер по всей 75-километровой ширине и строительством новых защитных сооружений в городах, на каналах и железных дорогах — модернизацию крепости Кёнигсберг и линии на косе, отделяющей залив от Балтийского моря. В самой крепости предполагалось, помимо дивизии резервного гарнизона, при необходимости «собрать целую армию для выдвижения против фланга Неманской армии». Главный удар намечался по правому флангу Неманской армии, растянувшейся до Балтийского моря. В 1908 г. инспекция Генштаба, окончательное заключение которой тоже попало в руки русским, убедилась в завершении этих оборонительных работ.

Из обеих записок аналитики российского Генштаба сделали вывод, что Большой генштаб ожидает русского наступления из Варшавского военного округа и собирает основные германские силы в крепости Кёнигсберг, откуда в случае осады можно будет уйти по заливу. Поэтому они, не советуя наносить удар по крепости с воздуха, твердили об опасности прорыва окруженных немецких войск на юг. Дабы избежать этой опасности, по их мнению, следовало запереть реки, держа один армейский корпус на Дайме и Прегеле, и выставить два корпуса с сильной кавалерией перед южными фронтами крепости, тем самым блокируя Кёнигсберг, чтобы масса наступающей русской армии беспрепятственно продвигалась дальше на запад, к Висле или за Вислу.

Неизвестно, каким образом обе записки оказались в Варшаве[1106], но известно, что русская разведка в последующие годы интенсивно, хоть и безрезультатно, старалась раздобыть немецкие планы развертывания (т. е. проследить дальнейшее развитие вышеупомянутых планов). В отсутствие новых сведений записки и их анализ составляли основу русских планов в неизменном виде, в то время как немцы свое планирование благоразумно модифицировали (аналогично австро-венгерский Генштаб, узнав об измене А. Редля, выдавшего планы развертывания России, в последний предвоенный год успел перенести стратегическое развертывание наступательной операции на 100–200 км к западу, из-за чего русские понесли тяжелые потери в боях при Краснике и Комарове). Русское планирование отныне базировалось на ложных предпосылках, из которых неизбежно вытекали ошибочные выводы. Это относится и к военной игре, которую Сухомлинов собирался проводить с 9 декабря 1910 г., но отменил по личным причинам (чтобы помешать присутствию там великого князя Николая Николаевича)[1107]. После того как русская разведка в 1911 и 1913 гг. заполучила заключения о двух других немецких военных играх, посвященных обороне Восточной Пруссии на тех же условиях[1108], военный министр Сухомлинов распорядился о проведении на их основании 20–24 апреля 1914 г. в Киеве своей военной игры, снова следовавшей прежним, устаревшим вводным немецких штабных учений. Будущего Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, и будущего командующего 2-й армией Самсонова на нее не пригласили[1109]. Генерал Ренненкампф как предполагаемый командующий 1-й армией участвовал в игре, но его заявление, что он считает невозможным переходить в наступление до полного сбора своих войск[1110], не нашло отклика. Зато большая опасность чрезмерного отдаления 2-й армии от 1-й обсуждалась. Важную роль главнокомандующего Северо-Западным фронтом исполнял приближенный министра-устроителя, генерал Жилинский. Из игры, основанной на устаревших предпосылках, он сделал весьма спорные выводы, которые, действительно приняв командование фронтом, воплотил в своем распоряжении от 13 августа: «преувеличивая возможную опасность со стороны Кёнигсберга»[1111], он запланировал тогда осаду Кёнигсберга и привисленских крепостей силами 1-й армии, а 2-ю — вопреки высказанным в ходе игры предостережениям — погнал ускоренным маршем вперед, в результате чего она потеряла соприкосновение с 1-й армией, направленной к Кёнигсбергу. В остальном он действовал именно так, как рекомендовали старые инструкции. Получив 21 августа после сражения при Гумбиннене доклад от кавалерии армии Ренненкампфа об отступлении германской 8-й армии, он исходил из того, что она свернула примерно на 20 км к югу (юго-западу) на позицию у Ангераппа. Когда на поле боя стал очевиден весь масштаб поражения немцев (8 тыс. убитых и пленных), а 22 августа пришло известие об уходе 8-й армии с ангераппской позиции и массовом бегстве восточнопрусского населения, он уверился, что 8-я армия окончательно разгромлена и бежит к Висле. Наревской армии Самсонова он велел как можно скорее преградить ей путь к бегству, Неманскую армию Ренненкампфа послал в погоню за фантомом, но в хаосе массового бегства местных жителей та продвигалась очень медленно. Полагая, что германский I АК уже в Кёнигсберге, Жилинский приказал Ренненкампфу два из его четырех корпусов и сильную кавалерию оставить перед крепостью, а два других корпуса вести маршем дальше на запад. Поскольку кавалерия Ренненкампфа никак не могла обнаружить неприятеля, генерал предположил, будто 8-я армия откатилась к западу так быстро, что преследовать ее бессмысленно. На самом деле она уже угрожала на юге Наревской армии. Связь со Ставкой прервалась, связи между двумя русскими армиями не было, и Ренненкампф развернул на Кёнигсберг еще один корпус в духе указаний Жилинского — чтобы силы, выдвинутые против крепости, составляли предусмотренные инструкцией три корпуса, — не ведая, что Наревская армия в это время гибнет под ударами германской 8-й армии. Жилинский, получавший от Самсонова сигналы тревоги и просьбы о деблокировании, единственный, кто знал тогда о его бедственном положении, не соизволил вовремя принять контрмеры.