В условиях недостаточного технического оснащения обеих армий, личных предубеждений и трений в командной структуре фронта штабу германской 8-й армии не составило труда, энергично, порой в нарушение международного права, привлекая местное население[1075], развернуть заблаговременно подготовленную секцией IIIb разведывательную войну — для этой задачи в распоряжении В. Николаи имелись лучшие офицеры разведки (Франц, Бауэрмайстер и др.) в полной боевой готовности.

Еще до приезда Людендорфа и Гинденбурга с 20 августа стали поступать первые перехваты русских радиопереговоров, реальность содержания которых потрясла ША-8. «Стоит ли им верить?» — недоверчиво спросил квартирмейстер, генерал-майор Грюнерт[1076]. Офицер разведки капитан Франц выразил сомнение. 1-й офицер штаба Макс Хоффман сразу почуял великолепную возможность: «А почему мы не должны им верить?»[1077] Людендорф по прибытии 23 августа убедился в техническом превосходстве немецкого командования, особенно в области радио и телеграфа, надо всей оккупированной частью Восточной Пруссии и приграничными российскими территориями. Оно обусловливалось, во-первых, добротностью имеющейся в этой немецкой восточной провинции коммуникационной, телефонной и телеграфной сети, которая давала обороняющимся неоценимое преимущество (параллельно на западном фронте отступающая французская армия использовала уже существующее оборудование во вред захватчикам, тоже технически «недостаточно подготовившимся»[1078] к быстрому продвижению вперед и зачастую посылавшим сообщения незашифрованными). Во-вторых, ему способствовали плохая техническая оснащенность и неудовлеторительная специальная подготовка русских штабов, которые не могли принять необходимые меры для безопасной передачи сообщений[1079]. И, в-третьих, офицерам германской разведки это превосходство обеспечивал, как показал уже перехват корреспонденции внутри России в период мобилизации, доступ их местных агентов из коренных жителей к российской коммуникационной системе. Как узнал Людендорф, не позднее момента его приезда «начали фигурировать такие благоприятные обстоятельства, как русские приказы высшего командования, найденные на убитых офицерах, и незашифрованные русские радио. Поэтому обстановка для штаба 8-й армии становилась совершенно ясной»[1080]. Поток ежедневно перехватываемых, подслушиваемых или получаемых иным способом русских радиограмм и донесений «очень облегчил дело немецкому командованию»[1081].

Немецкие описания битвы у Танненберга содержат множество указаний на оперативное значение перехваченных русских радиопереговоров или «сообщений»[1082] и создают впечатление, будто чаще всего речь шла о незашифрованных радиограммах[1083]. Однако уже В. Николаи заметил, что большинство русских радиограмм шифровалось, намекая на расшифровку русских кодов германской стороной. Историки германского Имперского архива косвенно подтвердили это в 1920-е гг., особо отметив две радиограммы, перехваченные утром 25 августа, как «единственные довольно длинные и вместе с тем важные, которые передавались незашифрованными и были подслушаны немецкими приемными станциями за весь оперативный период с начала войны до середины сентября»[1084].

Из массы упомянутых «сообщений» выделяются те, которые квалифицировались как «безусловно надежные»[1085] или «достоверные»[1086] и среди которых находились длинные фрагменты, а иногда и полные тексты русских приказов по армии[1087]. Как установил начальник французской военной разведки (2-го бюро Генштаба) Шарль Дюпон, Людендорф «знал русский шифр»: «Все приказы в армиях его противников передавались по радиотелеграфу, он их расшифровывал и узнавал их содержание одновременно с адресатами. Каждый вечер перехватывались радиосообщения и до 11 часов вечера расшифровывались. Их приносили Людендорфу, который в соответствии с ними составлял свои приказы. Если в виде исключения очередная порция запаздывала, он в тревоге заявлялся к шифровальщикам, чтобы выяснить причину»[1088].

В число этих русских радиограмм входили «сообщения», открывавшие «намерения» (по словам Гинденбурга и Хоффмана) военачальников, в частности Ренненкампфа. Намерения предшествуют приказам и, как правило, не являются предметом приказа. Среди сообщений о «намерениях» неприятельских командующих, видимо, существовала особая группа таких, чья надежность и достоверность не вызывала ни малейших сомнений. Зная разведывательную предысторию, можно предположить, что подобные безусловно надежные сообщения исходили от источников, которые по причине привилегированного положения располагали внутренней информацией первостепенной важности и знали «намерения» своего армейского начальства. Профессор В. Эльце, приводя большое количество русских радиограмм за последнюю неделю августа 1914 г. (в том числе с прямыми приказами Ренненкампфа и Самсонова войскам), подсказывавших оперативные ориентиры для 8-й армии, называет их не «перехваченными» — как Людендорф и авторы «Мировой войны», — а «принятыми» в Кёнигсберге, Позене и т. д. или «поступившими» туда[1089]. Это усиливает впечатление, что, наряду с «перехваченными» радиопереговорами, достоверные сообщения с особо важными решениями русского командования прямым или косвенным путем попадали через линию фронта на немецкие приемные станции из русских штабов. То, что в немецкой военной истории славилось как «удача»[1090] в виде перехвата русских директив и даже современными немецкими исследователями объявляется «счастливым случаем»[1091], на самом деле, по крайней мере в решающие моменты, было давно задуманными и подготовленными германской разведкой «поставками» от русских агентов и коллаборационистов в главных и верховных штабах русской армии (однозначные доказательства помогут найти дальнейшие исследования). Сухомлиновский протеже С. С. Каменев занимал в оперативном отделе штаба 1-й армии достаточно хорошее положение, чтобы оказывать услуги осведомителя; он узнавал о «намерениях» Ренненкампфа раньше, чем те находили отражение в приказах командующего. В штабе Северо-Западного фронта аналогичными возможностями обладал агент Крылов[1092]: этот военный чиновник работал у начальника штаба В. А. Орановского в Варшаве и попал в штаб-квартиру фронта вместе с ним, когда его вызвал туда Жилинский. Там Крылов снимал копии с документов своего шефа и передавал связному от секции IIIb; его уже во время войны обвинили и уличили в шпионаже в пользу Германии. Число и имена других вероятных «поставщиков» секретных сведений о «намерениях» военачальников неизвестны. Использовало ли российское Военное министерство в тот отрезок времени свои лазейки, и насколько широко, может показать только целенаправленный просмотр его архивов. Для периода января — февраля 1915 г. доказательства этого представили российские суды.