Маршрут Хенча при выполнении миссии подтверждает его правоту. Он покинул Люксембург 8 сентября в 11.00, в 14.00 посетил штаб 5-й армии в Варенне, в 16.15 — штаб 4-й армии в Куртизоле, в 17.30 — ША-3 в Шалоне-на-Марне; в 18.45 прибыл в Монмор, в штаб 2-й армии фон Бюлова. Здесь он переночевал, а утром 9 сентября отправился дальше, в штаб 1-й армии. То есть он не поехал прямо в находившуюся под угрозой 1-ю армию и испытывавшую трудности 2-ю, а проделал более долгий кружной путь, знакомясь с положением армий по очереди в обратном порядке — от 5-й до 1-й. Это в значительной мере ставит под сомнение позднейшие утверждения Мольтке, Домма и Таппена, будто его посылали только в 1-ю и 2-ю армии. Последовательность визитов Хенча соответствовала поручению Мольтке составить представление обо всей передовой правого фланга.

Дать ему такое поручение Мольтке, повергнутого в сильные колебания противоречивыми известиями от восточных и западных армий, по всей видимости, заставила справедливая озабоченность состоянием западного решающего правого фланга. Отрадные сообщения Людендорфа из Восточной Пруссии рисовали победное шествие полководческого дуэта, предвкушавшего дальнейшие битвы на уничтожение противника на востоке. Не только личные надежды начальника Генштаба на беспощадность и пробивные способности подчиненного, но и обещания коллаборационистских вспомогательных сил в русских войсках оправдывались сверх всяких ожиданий. Модель «деструктивной антироссийской стратегии» работала. Поэтому, должно быть, Мольтке в те дни, разрываясь между западом и востоком, увидел как будто верный шанс не просто выгнать армии царя из Восточной Пруссии, но отбросить далеко вглубь вражеской территории и там добить с помощью местных вспомогательных сил, а также корпусов, которые уже доставлены и еще будут доставлены с запада.

С западного фронта в Люксембург, напротив, доходили невнятные, практически не поддающиеся проверке, но неизменно вызывающие тревогу вести с указаниями на серьезные опасности. Решение Мольтке послать туда Хенча следует объяснять не столько пессимизмом (такую трактовку предлагает, например, В. Грёнер), сколько удивительно реалистичной оценкой положения на западе, в которой начальника Генштаба наверняка укрепил Хенч с его глубоким знанием французских вооруженных сил. В то время как на востоке вроде бы становились возможными все более крупные победы, битва за Париж в сложившихся обстоятельствах (запоздалое продвижение немцев, трения и безответственное самоуправство среди командующих, бреши между измотанными поредевшими армиями и их задержки на марненской линии) с большой вероятностью привела бы к неудаче с очень большими потерями с германской стороны. Уберечь армию от уничтожения, оставив часть истощенных войск для защиты западного фронта и перейдя там от наступления к обороне на укрепленной задней линии, а еще боеспособные войска бросить на восток, на ликвидацию русской военной мощи — могло казаться Мольтке единственно достойным выходом из тупиковой ситуации.

Именно так — и прямо противоположно плану Шлиффена — он спустя несколько месяцев, в январе 1915 г., опять-таки под неослабным влиянием своего «злого гения» Людендорфа, наконец сформулировал начатую в сентябре предыдущего года корректировку оперативного плана письменно, рекомендуя «на западе дело пока отложить, на востоке — решить»[1155]. Затем он стал прямо с миссионерским пылом пропагандировать эту идею коренного преобразования первоначального оперативного плана в письмах представителям высшего руководства как единственно возможный путь к спасению отечества из безнадежного во всех иных случаях военного положения. Движимый чувством ответственности за сохранение армии и государства, он считал «решение, которое надлежит принять, как с в о — е н н о й, так и с политической точки зрения важнейшим за все время военных действий [разрядка в тексте. — Е. И. Ф.]». В отличие от Людендорфа, Мольтке хотел решающим военным ударом принудить Россию к миру, веря, что тогда война будет «все равно что выиграна»[1156]. Императору он поведал, что, по его «глубочайшему внутреннему убеждению», ключ к исходу войны лежит «на востоке», а Франция, если Россия будет сокрушительным ударом принуждена к миру, «откажется от сопротивления». Мир с Россией, указывал он, позволит императору «задействовать на западе все находившиеся до тех пор на востоке вооруженные силы» и, в свой черед, склонить к миру Францию[1157]. Намекая на «упущенную возможность» сделать это раньше, в нужный момент, Мольтке, вероятно, имел в виду собственный выбор 9 сентября 1914 г. О нем он предположительно думал, когда писал: «Если бы знать тогда, что результат всей кампании сначала определится на востоке… своевременно применить там имеющиеся в наличии силы, то можно было бы достичь бесконечно большего»[1158]. Вследствие тех прежних упущений, убеждал он императора 17 января 1915 г., общее военное положение «теперь столь критично, что лишь абсолютный и полный успех на востоке может его спасти». Ради этого следовало, по его мнению, предъявить России «приемлемые требования» (еще одно отличие от былого подручного, Людендорфа) и «все наличные силы, до последней винтовки, без которой хоть как-то можно обойтись на западе, бросить на восток, даже с риском попасть там в трудное положение вплоть до вынужденного сокращения наших линий»[1159].

В разговоре с политиком-центристом Матиасом Эрцбергером (январь 1915 г.) Мольтке даже заявил, будто «с самого начала считал ошибкой бросать массу немецких войск на запад; надо было сперва идти на восток, чтобы разрушить русский паровой каток, а на западе довольствоваться отражением нападений врага на германо-французской границе». Изумленный Эрцбергер спросил: а как же намерение «разгромить Францию за шесть недель»? Мольтке признался, что этот замысел (и соответственно план Шлиффена) опирался на ложную предпосылку, будто русская армия сможет мобилизоваться только через два месяца после объявления войны Францией. Но, когда «в августе 1914 г.» стало известно, что русская мобилизация «практически завершена [sic]», тотчас пришлось «пойти по предложенному им пути»[1160].

В этом объяснении кое-что верно, кое-что неверно, а решающий момент вообще не упомянут. Преждевременное выступление русских спутало расчеты Большого генштаба, но как раз Мольтке постоянно указывал, что «разрушение парового катка», способного откатиться сколь угодно далеко вглубь российской территории, немыслимо. Лишь при содействии внутренних врагов он мог думать уничтожить его. Исполнившиеся с таким размахом посулы тайных союзников на востоке, успешное их взаимодействие с его главной надеждой — Людендорфом — непоправимо затуманили стратегический разум Мольтке.