«И это я мог бы быть на его месте?» подумалпро себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, всовершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.

Его отчаяние было тем сильнее, что ончувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.

Он мог бы… не только мог бы, но он должен былподъехать к государю. И это был единственный случай показать государю своюпреданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И онповернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никогоуже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурманаРостов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шлиобозы. Ростов поехал за ними.

Впереди его шел берейтор Кутузова, ведялошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старикдворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.

— Тит, а Тит! — сказал берейтор.

— Чего? — рассеянно отвечал старик.

— Тит! Ступай молотить.

— Э, дурак, тьфу! — сердито плюнув, сказалстарик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять таже шутка.

В пятом часу вечера сражение было проиграно навсех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.

Пржебышевский с своим корпусом положил оружие.Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными,перемешанными толпами.

Остатки войск Ланжерона и Дохтурова,смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.

В 6-м часу только у плотины Аугеста ещеслышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареина спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.

В арьергарде Дохтуров и другие, собираябатальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших.Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирносиживал в колпаке старичок-мельник с удочками, в то время как внук его, засучиврукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине,по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженныхпшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, сбелыми возами уезжали по той же плотине, — на этой узкой плотине теперь междуфурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхомсмерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг другадля того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.

Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепалоядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгиваякровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десяткомсолдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом,представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились вовход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упалалошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого-то сзади их,другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаяннонадвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.

Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен;простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший всередине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал наскользкий лед, покрывший пруд.

— Сворачивай, — закричал он, подпрыгивая польду, который трещал под ним, — сворачивай! — кричал он на орудие. — Держит!..

Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевиднобыло, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчасрухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед.Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаяськ Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что всенагнулись. Что-то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови.Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.

— Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти!аль не слышишь! Пошел! — вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышалисьбесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.

Одно из задних орудий, вступавшее на плотину,своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Пододним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотелоправиться и провалился по пояс.

Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовойостановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, чтостал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшиеорудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались.Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человексорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.

Ядра всё так же равномерно свистели ишлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды иберег.

На Праценской горе, на том самом месте, где онупал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью,и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.

К вечеру он перестал стонать и совершеннозатих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опятьчувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что-то боли вголове.

«Где оно, это высокое небо, которое я не зналдо сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я незнал также, — подумал он. — Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»

Он стал прислушиваться и услыхал звукиприближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по-французски. Онраскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще вышеподнявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющаябесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звукукопыт и голосов, подъехали к нему и остановились.

Подъехавшие верховые были Наполеон,сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавалпоследние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста ирассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.

— De beaux hommes! [Красавцы!] — сказалНаполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицоми почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшуюруку.