Соня красная, как кумач, тоже держалась за егоруку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых онаждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минутусчастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз,улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал иискал кого-то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях.Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.

Но это была она в новом, незнакомом еще ему,сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда онисошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и толькоприжимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный,войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.

— Василий Денисов, друг вашего сына, — сказалон, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.

— Милости прошу. Знаю, знаю, — сказал граф,целуя и обнимая Денисова. — Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.

Те же счастливые, восторженные лица обратилисьна мохнатую фигуру Денисова и окружили его.

— Голубчик, Денисов! — визгнула Наташа, непомнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Всесмутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв рукуНаташи, поцеловал ее.

Денисова отвели в приготовленную для негокомнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.

Старая графиня, не выпуская его руки, которуюона всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокругних, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с неговосторженно-влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг удруга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.

Ростов был очень счастлив любовью, которую емувыказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего егосчастия ему казалось мало, и он всё ждал чего-то еще, и еще, и еще.

На другое утро приезжие спали с дороги до10-го часа.

В предшествующей комнате валялись сабли,сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары сошпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники,горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.

— Гей, Г`ишка, т`убку! — крикнул хриплый голосВаськи Денисова. — Ростов, вставай!

Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутаннуюголову с жаркой подушки.

— А что поздно?

— Поздно, десятыйй час, — отвечал Наташинголос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот исмех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что-то голубое,ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которыепришли наведаться, не встал ли.

— Николенька, вставай! — опять послышалсяголос Наташи у двери.

— Сейчас!

В это время Петя, в первой комнате, увидав исхватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственногостаршего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворилдверь.

— Это твоя сабля? — кричал он. Девочкиотскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло,оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась.За дверью послышался смех.

— Николенька, выходи в халате, — проговорилголос Наташи.

— Это твоя сабля? — спросил Петя, — или этоваша? — с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.

Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел.Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и толькочто хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых,новеньких, голубых платьях — свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа,взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они неуспевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которыемогли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, котороеон говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что ониговорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своейрадости, выражавшейся смехом.

— Ах, как хорошо, отлично! — приговаривала онако всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первыйраз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка,которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.

— Нет, послушай, — сказала она, — ты теперьсовсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. — Она тронула его усы. — Мнехочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?

— Отчего Соня убежала? — спрашивал Ростов.

— Да. Это еще целая история! Как ты будешьговорить с Соней? Ты или вы?

— Как случится, — сказал Ростов.

— Говори ей вы, пожалуйста, я тебе послескажу.

— Да что же?

— Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мойдруг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. — Она засучила свойкисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом,гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями)красную метину.

— Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь.Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.

Сидя в своей прежней классной комнате, надиване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно-оживленные глаза Наташи,Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни длякого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни излучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви,показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.

— Так что же? только? — спросил он.

— Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости— линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого непонимаю, я забуду сейчас.

— Ну так что же?