В это короткое пребывание Ростова в Москве, доотъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была оченьхороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поремолодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодойчеловек боится связываться — дорожит своей свободой, которая ему нужна намногое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, онговорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где-то, мне ещенеизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда.Кроме того, ему казалось что-то унизительное для своего мужества в женскомобществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал этопротив воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда — это былодругое дело: это было прилично молодцу-гусару.

В начале марта, старый граф Илья АндреичРостов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князяБагратиона.

Граф в халате ходил по зале, отдаваяприказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему поваруанглийского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе дляобеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом истаршиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона,потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир,особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если онипонадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушалиприказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзябыло лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.

— Так смотри же, гребешков, гребешков в тортюположи, знаешь! — Холодных стало быть три?… — спрашивал повар. Граф задумался.— Нельзя меньше, три… майонез раз, — сказал он, загибая палец…

— Так прикажете стерлядей больших взять? —спросил эконом. — Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, ябыло и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! — Он схватилсяза голову. — Да кто же мне цветы привезет?

— Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, вподмосковную, — обратился он к вошедшему на его зов управляющему, — скачи ты вподмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке-садовнику. Скажи, чтобывсе оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшковтут к пятнице были.

Отдав еще и еще разные приказания, он вышелбыло отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернулповара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужскаяпоходка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимоотдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.

— Ах, братец мой! Голова кругом идет, — сказалстарик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. — Хоть вот ты бы помог! Надо ведьеще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Вашабратия-военные это любят.

— Право, папенька, я думаю, князь Багратион,когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, —сказал сын, улыбаясь.

Старый граф притворился рассерженным. — Да, тытолкуй, ты попробуй!

И граф обратился к повару, который с умным ипочтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.

— Какова молодежь-то, а, Феоктист? — сказалон, — смеется над нашим братом-стариками.

— Что ж, ваше сиятельство, им бы толькопокушать хорошо, а как всё собрать да сервировать, это не их дело.

— Так, так, — закричал граф, и весело схвативсына за обе руки, закричал: — Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчассани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреичприслали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого недостанешь. Самого-то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что,поезжай ты на Разгуляй — Ипатка-кучер знает — найди ты там Ильюшку-цыгана, вотчто у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты егосюда, ко мне.

— И с цыганками его сюда привести? — спросилНиколай смеясь. — Ну, ну!..

В это время неслышными шагами, с деловым,озабоченным и вместе христиански-кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошлав комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловназаставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извиненияза свой костюм.

— Ничего, граф, голубчик, — сказала она,кротко закрывая глаза. — А к Безухому я съезжу, — сказала она. — Пьер приехал,и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его.Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.

Граф обрадовался, что Анна Михайловна бралаодну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.

— Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я егозапишу. Что он с женой? — спросил он.

Анна Михайловна завела глаза, и на лице еевыразилась глубокая скорбь…

— Ах, мой друг, он очень несчастлив, — сказалаона. — Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда такрадовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов!Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будетзависеть.

— Да что ж такое? — спросили оба Ростова,старший и младший.

Анна Михайловна глубоко вздохнула: — Долохов,Марьи Ивановны сын, — сказала она таинственным шопотом, — говорят, совсемкомпрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот…Она сюда приехала, и этот сорви-голова за ней, — сказала Анна Михайловна, желаявыразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказываясочувствие сорви-голове, как она назвала Долохова. — Говорят, сам Пьер совсемубит своим горем.

— Ну, всё-таки скажите ему, чтоб он приезжал вклуб, — всё рассеется. Пир горой будет.