«Хорошо бы это было, — подумал князь Андрей,взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила нанего сестра, — хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как онокажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизнии чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежелибы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!.. Но кому я скажу это! Или сила —неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, нокоторой не могу выразить словами, — великое всё или ничего, — говорил он самсебе, — или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжнойМарьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мнепонятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»

Носилки тронулись. При каждом толчке он опятьчувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начиналбредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которуюон испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеонаи над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечныхпредставлений.

Тихая жизнь и спокойное семейное счастие вЛысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдругявлялся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым отнесчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещалоуспокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятстваи забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктораНаполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.

— C`est un sujet nerveux et bilieux, — сказалЛаррей, — il n`en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он невыздоровеет. ]

Князь Андрей, в числе других безнадежныхраненых, был сдан на попечение жителей.

В начале 1806 года Николай Ростов вернулся вотпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собойдо Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретивтоварища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотряна ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова,который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.

«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы,лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали своиотпуски на заставе и въехали в Москву.

— Денисов, приехали! Спит! — говорил он, всемтелом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движениесаней. Денисов не откликался.

— Вот он угол-перекресток, где Захар извозчикстоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали.Скоро ли? Ну!

— К какому дому-то? — спросил ямщик.

— Да вон на конце, к большому, как ты невидишь! Это наш дом, — говорил Ростов, — ведь это наш дом! Денисов! Денисов!Сейчас приедем.

Денисов поднял голову, откашлялся и ничего неответил.

— Дмитрий, — обратился Ростов к лакею наоблучке. — Ведь это у нас огонь?

— Так точно-с и у папеньки в кабинетесветится.

— Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотриже не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, — прибавил Ростов, ощупываяновые усы. — Ну же пошел, — кричал он ямщику. — Да проснись же, Вася, —обращался он к Денисову, который опять опустил голову. — Да ну же, пошел, трицелковых на водку, пошел! — закричал Ростов, когда уже сани были за три дома отподъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо кподъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитойштукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежалв сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было дотого, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все либлагополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту итотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всёта же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабоотворялась. В передней горела одна сальная свеча.

Старик Михайла спал на ларе. Прокофий,выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидели вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное,сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно-испуганное.

— Батюшки, светы! Граф молодой! — вскрикнулон, узнав молодого барина. — Что ж это? Голубчик мой! — И Прокофий, трясясь отволненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, новидно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.

— Здоровы? — спросил Ростов, выдергивая у негосвою руку.

— Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас толькопокушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!

— Всё совсем благополучно?

— Слава Богу, слава Богу!

Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желаяникому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную,большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто-тоуж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что-тостремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целоватьего. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери;еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где икто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно ито же время. Только матери не было в числе их — это он помнил.

— А я то, не знал… Николушка… друг мой!

— Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился!Нет свечей! Чаю!

— Да меня-то поцелуй!

— Душенька… а меня-то.

Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера,старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривалии ахали.

Петя повис на его ногах. — А меня-то! — кричалон. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо,отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одномместе и пронзительно визжала.

Со всех сторон были блестящие слезами радости,любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.