надеялся, что там сахар, а не белый мышьяк), крошечные ложечки и две чашки с розочками по краю.

– Садись, садись. Чаю?

– Да, пожалуйста.

– Сахар? К сожалению, сливок нет. У меня от них несварение. На самом деле, гость, у меня несварение от еды.

Он налил сначала мне, потом себе. Я сыпанул в чашку половину флакона, сдерживаясь, чтобы не высыпать всё; мне вдруг до смерти захотелось сладкого. Я поднёс чашку ко рту, затем помедлил.

– Думаешь, там яд? – спросил Келлин, продолжая улыбаться. – Если бы я хотел отравить тебя, то распорядился сделать это внизу, в Малин. Или избавился от тебя бесчисленным количеством других способов.

Я подумал о яде, это правда, но не это заставило меня помедлить. Цветы, изображённые на каёмке чашки, оказались не розами. Это были маки, которые напомнили мне о Доре. Я всем сердцем надеялся, что Радс найдёт дорогу назад к этой добросердечной женщине. Понимал, что шансы на это малы, но вы знаете, что говорят о надежде, – она окрыляет. Крылья могут появиться даже у тех, кто томится в заключении. Особенно у них.

Я поднял свою чашку за Келлина.

– Долгих дней и приятных ночей. – Я сделал глоток. Чай был сладким и приятным.

– Какой интересный тост. Никогда его не слышал.

– Я услышал его от отца. – Это было правдой. Я подумал, что не многое, произнесённое в этой богато обставленной комнате, могло быть правдой. Отец прочитал пожелание в какой-то книге, но я не собирался этого говорить. Может быть, человек, которого я должен изображать, не умел читать.

– Я не могу продолжать называть тебя гостем. Как твоё имя?

– Чарли.

Я думал Келлин спросит фамилию, но он не стал.

– Чарли? Чарли. – Он будто распробовал слово на вкус. – Никогда не слышал такого имени. – Он ждал, что я расскажу ему о моём особенном имени – которое было таким же обычным в моих краях, как зелёная трава и голубое небо, – и когда я этого не сделал, он спросил откуда я. – Потому что у тебя странный акцент.

– Из Уллума, – ответил я.

– Ааа! Значит, так далеко? Из такой дали?

– Стало быть так.

Келлин нахмурился, и я понял две вещи. Во-первых, он был таким же бледным, как всегда. Румянец на его щеках и губах оказался макияжем. Во-вторых, человека, на которого он походил, звали Дональд Сазерленд, за магическим старением которого я наблюдал во множестве фильмов «Тёрнер Классик Мувис», начиная от «Госпиталя «МЭШ» и до «Голодных игр». И ещё кое-что: голубое свечение никуда не делось, хотя и стало слабым. Тонкий, прозрачный завиток глубоко в каждой ноздре; едва заметное мерцание в нижнем веке каждого глаза.

– Разве так принято в Уллуме – пялиться, Чарли? Пусть даже в знак уважения? Скажи мне.

– Извините, – ответил я, и допил чай. На дне чашки остался небольшой сахарный осадок. Мне пришлось удержать себя, чтобы не сунуть туда грязный палец и не подцепить его. – Всё это странно для меня. Вы – странный.

– Конечно, конечно. Ещё чаю? Угощайся и не жалей сахара. Я его не употребляю, и вижу, что ты хочешь ещё. Я многое вижу. Некоторые узнают об этом на свою беду.

Я не знал, как долго чай стоял на столе до моего прихода, но он всё ещё был горячий и дымился. Возможно, опять магия. Мне было всё равно. Я устал от магии. Я просто хотел найти свою собаку и вернуться домой. Разве что… русалка. С ней обошлись неправильно. И меня это злило. Нельзя убивать красоту.

– Почему ты оставил Уллум, Чарли?

Это был вопрос с подвохом. Но благодаря советам Хэйми, я решил, что смогу выкрутиться.

– Не хотел умирать.

– А?

– Уклонился от отравления.

– Очень мудро с твоей стороны. Но было глупо приходить сюда. Ты не согласен?

– Я почти выбрался, – ответил я, и вспомнил другое высказывание моего отца: «Главное не участие, а победа». Каждый вопрос Келлина казался очередной миной, которую я должен был обойти, или подорваться.

– Сколько остальных, как ты говоришь, «уклонилось от отравления»? Они все были цельными?

Я пожал плечами. Келлин нахмурился и со стуком поставил свою чашку (он едва пригубил чай).

– Не держи меня за дурака, Чарли. Это неразумно.

– Я не знаю. – Самый безопасный ответ, который я мог дать, учитывая то малое, что я знал о цельных, – они не серели, не теряли голос и, полагаю, не умирали от того, что их внутренности расплавлялись, а дыхательные пути срастались. Чёрт, я даже во всём этом не был уверен.

– Моему повелителю, Летучему Убийце, не терпится набрать тридцать два; он очень мудр, но в этом отношении ведёт себя слегка по-детски. – Келлин поднял палец. Длинный ноготь выглядел угрожающим. – Дело в том, Чарли, что он пока не знает, что у меня тридцать один. Это значит, что я могу покончить с тобой, если захочу. Так что будь очень осмотрителен и отвечай на мои вопросы правдиво.

Я кивнул, надеясь, что выглядел приструнённым. Меня и правда приструнили, и я намеревался быть очень осмотрительным. Что касается правдивых ответов на вопросы этого монстра… нет.

– В конце всё усложнилось, – ответил я, и вспомнил о массовом отравлении в Джонстауне. Я надеялся, что в Уллуме случилось что-то похожее. Звучит вопиюще, но я был почти уверен, что моя жизнь поставлена на карту в этой хорошо освещённой и богатой убранством комнате. На самом деле я это знал.

– Могу себе представить. Они пытались молитвами избавиться от серости, и когда это не сработало… чему ты улыбаешься? Ты находишь это забавным?

Я не мог сказать ему, что в моём мире существовали христиане-фундаменталисты – которые, держу пари, пошли намного дальше, чем в Уллуме, – и которые верили, что смогут молитвами избавиться от голубизны.

– Это было глупо. Я нахожу глупость забавной.

Келлин и сам ухмыльнулся в ответ, и я увидел голубой огонёк, затаившийся между его зубами. «Какие у тебя большие зубы, Келлин», – подумал я.

– Это сурово. Ты – суровый? Мы это узнаем.

Я ничего не ответил.

– Итак, ты сбежал до того, как они залили тебе в глотку свой коктейль из паслёна.

Он произнёс не «коктейль»… но мой разум мгновенно распознал смысл его слов, и произвёл замену.

– Да.