– Доброй охоты тебе, Вожак.

Он наклонился и поцеловал ее – жадно, словно хотел запастись счастьем любви перед долгими месяцами охоты в преисподней. Потом легонько оттолкнул и побежал прочь.

Не оборачиваясь. Он никогда не оборачивался.

За исполинской елью он свернул и исчез. Если бы кто-нибудь взглянул на снег, то за елью он не увидел бы никаких следов – ни человеческих, ни волчьих.

Но она не смотрела. Она распрямилась – как была, нагая, прикрытая лишь собственными волосами, – и вытянула руки ввысь, к неяркому золотистому солнцу.

Любовное наслаждение, наполнявшее ее, волнами расходилось по всей земле – пробуждая жизненные силы, заставляя ростки тянуться к солнцу, кровь – быстрее бежать по жилам, освобождая от зимнего оцепенения и мир людей, и миры волшебства.

Королева Риэнис смеялась звонко и счастливо – и эхом ее смеха становилась капель, и чириканье птах, и радость детей, начавших весенние игры.

И жар любви незримыми протуберанцами скользил по мирам, заставляя детей, затаив дыхание, слушать песни о великих влюбленных, юных – обмениваться пылкими взглядами, от которых недалеко до тайных встреч, супругов – в нетерпении ждать ночи, а стариков – со вздохом вспоминать юные годы. Скоро плясать журавлям танцы на болотах, скоро звенеть соловьям, песнями чарующим подруг, скоро сшибаться рогам оленям в схватках за самку…

Но этому Оленю не было соперников.

Никто не оспаривал у него нагую златокудрую Владычицу. Даже Седой Волк знал: скорее реки наполнятся землей, а скалы уступят место водам, чем она променяет своего супруга на кого-то. Волку (и сотням смертных Королей Лета, бывших у нее) принадлежит лишь ее тело, но верна одна одному: Оленю.

Арауну.

Златорогий Олень примчался к ней. Она обвила его шею руками, а потом вспрыгнула на спину.

И они поскакали.

Их любви не нужно было слияние тел, их единение было сильнее и глубже безумства плоти, они были неразрывны, как доброта и мудрость, как красота и чародейство, как песня и радость… они были тем волшебством, что не нуждается в заклинаниях и обрядах, что доступно тому, кто чист духом и открыт миру.

Они были чудом любви, чудом зачатия и рождения, рождения плода, детеныша, ребенка, рождения узора, легенды, песни, чуда.

Они были древнейшей и сильнейшей магией.

…и люди на все лады толковали легенды о том, что Золотой Олень помог унести Деву-Солнце в преисподнюю или, напротив, спас ее из преисподней, или Дева и была златорогой оленихой, рождающей оленят, но остающейся девой…

Разве важно, как люди рассказывают об этих двоих?

Араун и Риэнис мчатся по мирам, и нет ни прошлого, ни будущего, а есть лишь вечный миг настоящего – весна.

Весна до победного конца.

Принести пригоршню солнечных лучей. Полгода назад мне такие слова показались бы бредом или злой насмешкой. А сейчас, когда я научилась расчесывать пряди тумана и ткать из снега, – сейчас я лишь думаю о том, как именно нужно собрать лучи.

День сегодня солнечный… попробуем?

Протянуть к солнцу ладонь – и лучики лежат в ней, словно золотые травинки. А если обломить? – получилось!

Когда она подошла к ковру Сархада, изображенное лицо мастера было совсем другим. От него никому бы не захотелось бежать со всех ног.

«Интересно, я одна вижу этот ковер изменившимся, или каждый, кто проходит мимо?»

– Сархад, это я, Эссилт. Можно? – и тотчас огонь ожил, уже не жгущий и пугающий, а… словно пес радостно прыгает, видя друга хозяина. Ковер исчез, Эссилт без страха перешагнула пламя, теперь твердо зная, что огонь не грозит ни ей, ни тонким корочкам льда, которые она несет.

– Здравствуй, моя маленькая королева, – улыбнулся ей мастер. – Лед и лучи?

– Да, как ты сказал.

Солнечные лучики, рассыпанные по столу, тонко и протяжно зазвенели. Но мастера они сейчас не интересовали. Он осторожно поднял пластинку ажурного весеннего льда.

– Вот красота, с которой мне никогда не сравниться. Этот рисунок прост, но в его простоте – совершенство.

– Странно слышать такие слова от самого искусного мастера Аннуина, – покачала головой Эссилт.

– Только неопытный юнец считает себя величайшим, – отвечал Сархад.

– Можно, я посмотрю, как ты работаешь? – робко спросила она, почти уверенная в отказе.

– Если будешь молчать – можно.

Они видели друг друга второй раз в жизни, но не удивлялись тому, что говорят, как давние друзья.

Руки. У него самые невероятные руки на свете. Они – и глаза его, и разум. Слепой не ощупывает вещи так тщательно и осторожно, как этот сидхи; а ведь ни у одного народа нет зрения острее.

Мудрые руки, иначе не скажешь.

Я готова бесконечно смотреть на них.

Сархад перебирает лучики, раскладывая их в несколько рядов. По каждому он проводит пальцами раз, а то и несколько. Наивно было бы спрашивать, чем один луч для него отличается от других. Да он, наверное, и сам не ответит.

Такому нет имени – даже на языке сидхи. Разум мастера этого не знает – лишь руки ведают.

На следующий день Эссилт взяла с собой шитье. Сархад одобрительно посмотрел на ее рукоделие, похвалил отлично вытканное полотно – и словно забыл о присутствии королевы.

Да и она сама почти не поднимала глаз от вышивки, узор которой наконец нашелся. Эссилт не знала, сможет ли она придти к Сархаду завтра, через день, через седмицу, не прогонит ли он ее, не окажется ли заперта дверь – и торопилась успеть сделать сейчас основное. Разметить широкими стежками рисунок, подобрать оттенки цвета – от искряще-серебряного до глубокого серо-синего.

– Ты собирала это зимней ночью в лесу? – услышала она вопрос Сархада.

– Да. Ночью снег такой красивый…

– Снег… – задумчиво проговорил пленник. – Я несколько веков не видел его.

Он сощурился, вспоминая.

– Прости, – королева закусила губу, стыдясь того, что невольно напомнила мастеру об утраченном.

– Перестань, – решительно сказал он. – Подойди сюда. Встань прямо. Как обруч? – не жмет, не скатывается?

Свитый в кольцо золотой луч лежал на ее голове так, будто был второй кожей.

Солнечные лучи и прозрачное кружево льда с каждым днем всё теснее сплетались в будущей короне – и точно так же день ото дня всё чаще упоминались вместе имена Сархада и Эссилт.

«Тот, в огненном зале, и она, со своей снежной туникой…» – шептались малыши-брауни в коридорах замка.

«Правда ли, что Сархад Искусный взял себе в ученики девушку из людей?» – носилась весть по штольням кобольдов.