Согласно Фоксу, это требование было абсолютным и не подлежало отклонению. Однако Фокс, добавлявший к каждой официальной депеше личное письмо, открытое и лояльное (каковому примеру последовал и Талейран), заканчивал словами искреннего сожаления, что переговоры могут прерваться из-за такого непреодолимого препятствия, но тогда, по крайней мере, война будет справедливой и достойной двух великих народов.

Однако обстоятельства помогли преодолеть препятствие, которое, казалось, могло остановить переговоры в самом начале. Согласно донесениям от герцога Брауншвейгского и консула Франции в Санкт-Петербурге, имелась не одна причина полагать, что Александр, обеспокоенный следствиями войны, молчанием Сент-Джеймского кабинета и личными пристрастиями Фокса, желал восстановления мира. Консул Франции прислал в Париж канцлера консульства, чтобы тот рассказал обо всём, что узнал, и его рассказ, казалось, внушал надежду на начало прямых переговоров с Россией. А Фокс не сможет более настаивать на коллективных переговорах, когда Россия сама подаст пример отказа от них.

Так было решено продолжать начатые переговоры с Фоксом, и для этой цели воспользовались посредником, найденным в результате счастливого случая. За обменом великодушными заявлениями с Фоксом последовал обмен не менее великодушными поступками. После заключения под стражу англичан, санкционированного Наполеоном в эпоху разрыва Амьенского мирного соглашения многие члены знатнейших семейств Англии пребывали в заключении в Вердене. Фокс просил вернуть многих из них под честное слово. Его просьба встретила самый уважительный прием. Не осмеливаясь настаивать на всех в равной степени, Фокс классифицировал их в соответствии со степенью своей заинтересованности в них, однако Наполеон пожелал отпустить всех указанных англичан без исключения. В ответ на этот благородный поступок Фокс отпустил наиболее выдающихся пленников, захваченных в Трафальгарском сражении: несчастного Вильнева, героического командира «Редутабля» капитана Люка и многих других, числом равных отпущенным англичанам.

Среди возвращенных Фоксу пленников находился один из богатейших и умнейших английских вельмож, лорд Ярмут, впоследствии маркиз Хартфорд, близкий друг Фокса и решительный сторонник мира, который позволял ему наслаждаться жизнью на континенте, чего он лишился в результате войны. Этот молодой джентльмен, имея множество знакомств среди блестящего парижского общества, хорошо знал и Талейрана, который любил английскую молодежь, особенно ее умных, элегантных и беспутных представителей. Ему указали на лорда Ярмута как имеющего личные связи с Фоксом и достойного доверия обоих правительств. Талейран вызвал его к себе и объявил, что Наполеон искренне желает мира, но предпочел бы обойтись без дипломатических формальностей и откровенно договориться об условиях, приемлемых для обеих сторон. Условия найти нетрудно, ибо Франция более не оспаривает у Англии ее завоеваний, то есть Мальту и Мыс, и вопрос сводится к нескольким незначительным островкам. Франция хочет, помимо своей изначальной территории, Рейн и Альпы, которые у нее никто уже не думает оспаривать, всю Италию, включая королевство Неаполь, и своих союзников в Германии, при условии возвращения независимости Швейцарии и Голландии тотчас по подписании мира. Вследствие этого не существует серьезных препятствий для немедленного примирения обеих стран, а что касается возникшей трудности из-за формы переговоров, коллективных или сепаратных, скоро будет найдено решение, ибо Россия выказывает склонность договариваться непосредственно с Францией.

Существовал главный пункт, по которому вовсе не произошло никаких объяснений, но было дано понять, что в конце секрет будет раскрыт, и раскрыт к полному удовлетворению королевского семейства Англии, – это Ганновер.

Наполеон в самом деле решил возвратить его Георгу III, и это важное решение созрело вследствие недавнего поведения Пруссии. Лицемерные речи прусского двора, пытавшегося изобразить себя перед англичанами угнетенной державой, которую силком, приставив нож к горлу, вынудили принять прекрасное королевство, исполнили его гнева. Он даже хотел немедленно разорвать договор от 15 февраля, заставив Пруссию вернуться к прежнему положению вещей. Если бы не размышления, к которым побудили его время и Талейран, он огласил бы свое решение. Наполеон не считал более нужным из-за Пруссии продолжать войну с Англией; он твердо настроился вернуть последней Ганновер, предложив Пруссии одно из двух: либо эквивалент Ганновера, взятый в Германии, либо возвращение ей всего, что у нее забрали, – Анспаха, Клеве и Невшателя. Берлинский кабинет пожинал то, что посеял, встретив не больше верности, чем проявлял сам. А ведь Наполеон еще не знал о его тайных переговорах с Россией через герцога Брауншвейгского и Гарденберга.

Не объяснившись до конца, лорду Ярмуту дали понять, что мир не будет зависеть от Ганновера, и он отбыл, обещав скоро вернуться с тайной намерений Фокса.

Чрезвычайные обстоятельства, на несколько дней придав положению видимость войны, способствовали, напротив, повороту к миру, ускорив решения Петербургского кабинета. Французские войска, которым поручалось оккупировать Далмацию, торопились дойти до залива Каттаро, чтобы обезопасить его от возможной угрозы. Черногорцы, чьи епископ и главные власти жили за счет щедрот русских, сильно взволновались, узнав о приближении французов, и позвали на помощь адмирала Сенявина. Узнав о представившемся случае захватить залив Каттаро, адмирал поспешил высадить несколько сотен русских, соединил их с войском, составленным из местных, и явился к фортам. Австрийский офицер, занимавший их, и комиссар, которому Австрия поручила сдать их французам, объявились вынужденными уступить превосходящей силе и сдали их русским.

Когда известие об этих событиях, переданное в Париж с чрезвычайным курьером, дошло до Наполеона, он выказал горячую досаду, ибо бесконечно дорожил заливом Каттаро, не столько по причине преимуществ, хоть и весьма реальных, этой морской позиции, сколько из-за соседства Турции, на которую залив Каттаро предоставлял ему средство оказывать покровительственное либо подавляющее воздействие. Но разгневался он исключительно на Венский кабинет, ибо именно австрийцы должны были передать ему территории Далмации и являлись его единственным должником.

Корпус маршала Сульта был готов уйти обратно за Инн и оставить Браунау. Наполеон приказал ему остановиться на Инне, вновь вооружить Браунау, водвориться в нем и создать там настоящий плацдарм. Австрии он объявил, что французские войска вернутся обратно; что австрийские пленные, уже возвращавшиеся на родину, будут удержаны; что он возобновит военные действия, если ему не предоставят одну из следующих сатисфакций: либо незамедлительную выдачу залива Каттаро, либо присылку австрийской военной силы для его захвата у русских совместно с французами. Вторая возможность устраивала его ничуть не менее первой, ибо означала ссору Австрии с Россией.

Когда эти декларации, сделанные категорическим тоном, обыкновенным для Наполеона, дошли до Вены, то вызвали в ней настоящее потрясение. Австрийский кабинет не имел никакого отношения к предательству подчиненного агента. Тот действовал без приказа, рассчитывая угодить правительству вероломством по отношению к французам. Из Вены тотчас написали в Санкт-Петербург, чтобы сообщить императору Александру о новых опасностях, которым подверглась Австрия, и объявить, что, ни за что не желая вновь увидеть французов в Вене, она скорее согласится с мучительной необходимостью атаковать русских в фортах