счастлива. Но вместе это невозможно.

Каждое его слово отзывалось во мне болью. Слезы жгли глаза, но я изо всех сил сдерживала их. Он снова целовал меня: глаза, щеки, губы.

– Шандор, ты любишь меня? – Я хотела услышать его признание. Словно оно что-то меняло.

– Не спрашивай. Это ничего не значит. Просто слова.

– Но в них есть смысл.

Шандор отпустил меня и отошел к окну. Он несколько секунд смотрел на улицу, а потом обернулся и, сведя брови к переносице, сказал:

– У тебя слишком узкое понимание смысла этих слов, Лизавета. Это не только биение двух сердец в такт друг другу. Нельзя быть счастливым любя одного человека, отвергнув остальных дорогих тебе людей или отказавшись от своих принципов. Я люблю своих родителей, своего брата, бабушку, сестру. Люблю свой дом, село, в котором живу. Мне дороги многие традиции и обычаи, среди которых я вырос. Я не смогу быть счастлив, оставшись здесь, с тобой. Даже если без тебя мне будет нелегко. Если бы я сказал тебе сегодня, оставь свою семью – отца, мать – друзей, едем со мной, откажись от общения с дорогими твоему сердцу людьми, неужели ты бы бросила всех, не считаясь с их чувствами, и уехала со мной? Ты бы смогла прожить так месяц, два, может, год, но я не верю, что тебе совсем наплевать на свою семью, и ты бы не хотела их увидеть.

Я сделала несколько шагов к Шандору и коснулась руками его груди.

– Если члены твоей семьи любят тебя, они тебя простят…

Шандор накрыл мои кисти своими ладонями, сжал их.

– Ты не знаешь моего отца, Лизавета. Он не простит. И все встанут на его сторону, потому что он глава семьи, и его слово закон. У нас с этим очень строго.

– Значит, ты готов пожертвовать своими чувствами ради спокойствия в своей семье?

Ответ был очевиден. Наверное, я эгоистична и действительно узко мыслю, и поэтому мне не понять, как можно сравнивать любовь к женщине с любовью к остальным членам семьи, как можно предпочесть их, пожертвовав своим счастьем, и как можно связать жизнь с человеком, которого не любишь, и быть может, не полюбишь никогда.

– Есть еще одно обстоятельство, с которым я не могу не считаться, – вместо ответа, сказал Шандор. – Прошлым летом в дом моего отца переехала жить Рада. У цыган такое встречается нередко. Моя сестра два года жила в доме родителей своего жениха, пока он служил в армии. Это делается для того, чтобы родственники жениха могли быть уверены в чистоте и невинности своей будущей невестки. В моем случае это имело немаловажное значение для моего отца, потому что однажды мы на этом обожглись.

Шандор замолчал и позволил мне самой догадаться о последствиях этого переезда. Я уже немного разбиралась в цыганских обычаях, и могла проследить за ходом его мыслей.

– И теперь, – сказала я, – Рада не может вернуться из вашего дома к своим родителям незамужней девушкой, не запятнав своего имени.

– Да. Даже если были соблюдены все приличия и ее никто не тронул. Она перешла под покровительство моего отца, и если я не женюсь на ней, она будет опозорена сильнее, чем если бы жила в доме своих родителей до самой свадьбы.

– Когда она переехала в ваш дом?

– Это имеет значение?

– Да.

– Где-то за две недели до конца лета.

Я опустила голову и с горечью усмехнулась. Так вот о чем был тот сон. По цыганским меркам Шандор уже практически женат. Даже если между ним и Радой ничего не было, она все равно, что его жена. Потому что обратного пути нет. Только если отречься ото всех и окунуться в ту любовь, которую ему предлагаю я.

– Именно поэтому я постоянно утверждал тебе, что нам не быть вместе. Я не могу поставить под сомнение репутацию ни в чем не повинной девушки.

В коридоре послышались мужские голоса, и я, высвободив руки из ладоней Шандора, отошла от него к партам. Села. Я оказалась спиной ко входу, но догадалась, что к нам заглянули парни.

– О, ребята, вы здесь, а мы вас потеряли, – услышала я нетрезвый голос Саши. – А чего вы тут?

– Санек, ну и любопытный же ты, пошли отсюда, – голос Дениса.

Я даже представила, как он взял его за плечо и вывел из аудитории. Саша был невысокого и худощавого телосложения и даже если бы стал сопротивляться, Денису не составило бы труда утащить его силой.

Шандор подошел ко мне и сел на соседнюю парту передо мной. В моих глазах стояли слезы, но я не плакала.

– Расскажи, что ждет меня дальше? – попросила я.

– Когда именно?

– Когда ты уедешь.

– Сначала тебе будет тяжело. Будет казаться, что ты никому не нужна, и никто тебя не любит, но рядом будут твои друзья… родные… Марк… Ты нужна им, они тебя любят. Они помогут тебе справиться с болью. Ты устроишься на работу. Возможно, в музей. И однажды встретишь Его… Может быть это произойдет в театре… на выставке… А может быть Им станет Марк… Или кто-то другой, кто рядом и любит тебя, но ты еще об этом не знаешь.

Я помотала головой.

– Ты полюбишь того.. другого… выйдешь за него замуж. У вас появятся дети… У них будут твои глаза. Небесно-голубые…

– А если я хочу, чтобы мои дети были черноглазые…

Я больше не могла сдерживать себя, и слезы тонкой струйкой потекли по моим щекам.

– Такое тоже возможно… – без колебаний ответил Шандор, – если твой супруг будет кареглазым… Ты будешь очень счастлива, и однажды, вспомнив меня (возможно, наткнувшись в старых альбомах на мою фотографию), ты улыбнешься и скажешь мне спасибо… За то, что я дал тебе путевку в ту жизнь, которую ты имеешь.

Я на несколько секунд закрыла глаза, сделала три глубоких вдоха и снова посмотрела на Шандора.

– А что ждет тебя… в той новой жизни?

– Она гораздо прозаичнее твоей. Я женюсь на Раде… она нарожает мне детей… Непременно мальчиков. И одну девочку…Я стану учителем в школе… Скорее всего в Сочи, а не в поселке. Я поседею, подурнею, и ты не узнаешь во мне того красавчика, которого любила…

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Откуда эти строки? Кто-то из классиков? Его любимый Лермонтов, кажется.

– А любовь? Случится ли она когда-нибудь в твоей жизни?

– Для цыгана это роскошь, ты об этом знаешь.

– Ты готов прожить всю жизнь без любви?

– Любовь – не блюдо,